Гнездо синицы

Кто мы такие, как не свои собственные зеркальные отражения? А там, где мы сидим вдвоём – я и мой зеркальный двойник, всегда есть третий – Бог.

Э. Юнгер. Сицилийское письмо лунному человеку

[35]

Прошу покорно читателя об участии в судьбе написавшего эти строки, я взываю к человеческой помощи. Никакими иными способами я не могу достучаться до твоих ушей, иначе попросту дискредитирую себя и не смогу поведать миру о своём существовании. Перед отправкой содержимое каждого сообщения тщательно проверяют[36]. По этой причине я не могу прямо раскрыть свою личность, от меня требуют делать вид, будто ничего не происходит.

Особых надежд на будущее я не питаю и знаю наверняка, что отыскать путь к спасению из замкнутого цикла пройденных событий не удастся (без какого-либо художественного преувеличения):

1. В квартире с носками его нет;

2. И на пароходе;

3. И в офисе с почти что горным в меру влажным воздухом;

4. Разгадку я искал под носом;

5. И в носу, с увеличительным стеклом корячась перед зеркалом;

6. Я суеверно заманивал способ выбраться отсюда душистым мылом и паровозными акциями[37];

7. В квартире я вспорол полы[38] и отодрал плитку в туалете – безрезультатно;

8. В проруби выхода тоже нет, заранее сообщаю, не тратьте время. Приём.

Сколько бы я ни пытался сбежать, меня вечно отбрасывает к началу, тыча в прошлое, будто котёнка в лужицу. Но даже несмотря на это, если кто-нибудь кричит «Нашёл! Нашёл!», я, не задумываясь, бросаю рутинные дела и несусь хоть на край света, чтобы отыскать там ключ (которым может оказаться всё что угодно) от закрытой двери (чьё расположение в свою очередь также неизвестно). Ещё ни разу мне не удалось обнаружить там даже утешительного подмигивания. Пусть я не имею и малейшего понятия, что собой представляет цель изысканий, но неясное предчувствие убеждает, что мимо пройти я не смогу – это просто невозможно.

Нет, поиск не одолевает меня каждую секунду, но в тот момент, когда булавкой он прикасается к поверхности спящей души, я просыпаюсь. Только в эти мгновения я отчётливо понимаю, что существую и нахожусь в плену: всё валится вдруг из рук, и ребёнку внутри хочется бежать со всех ног, не спрашивая, куда и зачем, чтобы сквозь экран или декларируя с бумажной страницы[39] заявлять о себе, если не во всеуслышание, то хотя бы шёпотом, а ещё – дышится как будто впервые. Единственное, что видится невозможным в такие моменты, – продолжать по инерции заниматься тем, чем было занято тело до, а занято оно почти всегда чем-то смертельно скучным и пустым, что вполне может обойтись и без меня и прижизненным заложником чего я, к счастью или сожалению, являюсь. Работа, уборка, прогнозы погоды, книжные полки, трапезы, мытьё посуды, наборы ноликов и единиц, непросто, понимаю, чужие сюжеты, развлечения, да что угодно… Лишь существование наше – само – без нас[40] обойтись неспособно. И в то же время – ничто не может помочь нам выбраться за пределы, нами же воздвигнутые, из раза в раз откидывая дерзнувшего глупца назад к уже пережитому и уже мыслимому. Но ключа нет, как и двери, и я могу хоть сотню лет кричать восклицательными знаками – это мой предел, а потому цель этого письма скорее предупредительная.

Патологоанатом? Простите?

Ах да, презабавная вышла история. Здесь, соглашусь, есть самая малая толика художественного преувеличения. Хотя, может, и не такая забавная, как показалось мне на первый взгляд. Я признаю оплошности и стараюсь их исправлять, поэтому обещаю: больше мы к этому не вернёмся.

Конечно-конечно, ты, читатель, по большому счету, и есть патологоанатом по отношению ко мне: твой желудок удерживает меня в плену, а разум твой – изобличающий меня скальпель, и если продолжать в том же духе – голос в твоей голове есть проигрыватель для воспроизведения этих самых записей, игла которого может в любую секунду сорваться с поверхности пластинки из прихоти или от скуки и никогда больше к ней не вернуться. В таком случае, боюсь, и меня не станет; этот страх вынуждает местами быть эпатажным – не больше, чем требуется для того, чтобы владеть твоим вниманием, в конце концов, я лишь эхо твоего голоса.

Я бы отнёс этот неловкий промах с патологоанатомом на счёт синдрома Мюнхгаузена.

Слышали? Прогуглите, если нет.

Два

На что не пойдёшь, лишь бы притвориться умалишённым. А это, скажу я, весьма и весьма выгодное предприятие: как минимум тебя больше не позовут на войну, на которую ты рвался добровольцем в годы расцвета своей «чего-то там»[41] и откуда контуженным ты был бесславно выплюнут, дабы подлатать раны. К тому же люди в большинстве своём любят умалишённых, особенно если те не лишены некоторых приятных черт во внешности и хотя бы периодически проявляют признаки умеренности. Про таких ещё поют: «Зато милый, когда спит»[42].