Гнездо синицы

– посредственные – наиболее распространённая группа в силу семантического свойства данного определения;

– выдающиеся – наиболее редкая группа в силу семантического свойства данного определения;

– не те и не другие.

3. По степени осведомлённости:

– осознающие свою мёртвость;

– латентные дед-инсайды;

– не те и не другие.

4. По способности к организации:

– одиночки;

– коллективные;

– не те и не другие.

5. По физической форме:

– сильные – способные подтянуться 30 раз/пробежать марафон без инфаркта (характеризуются низким процентом жира в организме за счёт высокого уровня тестостерона);

– дряблые – не способные подтянуться 30 раз/пробежать марафон (низкий уровень тестостерона, характерный соевый подбородок);

– не те и не другие.

•••

Иногда я встречал настоящих мертвецов. Так уж завелось, что в этой жизни ещё никто не выживал, и нет причин ожидать иного: кто-то умрёт в мучениях и одиночестве, кто-то во сне, если повезёт – в кругу близких или в палисаднике за выращиванием роз, если же очень повезёт – от смеха при виде подавившегося смоковницей осла, а кого-то накроет миной в траншее вдали от дома, кто-то невинный окажется погребённым под развалинами своего. Но, несмотря на это, каждый раз, когда лицом к лицу встречаешь мертвеца, внутри зарождается пугающее эхо вечности, что заставляет взгляд чуть задержаться, с трепетом пробежать по последним постам, по комментариям неравнодушных людей, которые прибавляются ежегодно в один и тот же день под картинкой с изображением свечи либо же под ничего не подозревающей фотографией. В этот момент невольно испытываешь проблеск волнения, без которого ни в чём нет смысла. Одни публикуют сообщения со сбором денег на борьбу со страшным диагнозом, вдохновляющие пожелания скорейшего выздоровления, отчёты о ремиссии, затем они прекращаются, и дальше – лишь скорбящие комментарии живых. Вторые – ничем не выдают настигший их внезапно несчастный случай, а третьи – точно знают, что пишут последний пост в жизни, и потому просят прощения у родных и близких. К числу последних относилась и Зина[135].

Зина была медсестрой, ухаживающей за мной в полевом госпитале в первые недели реабилитации; я пристально наблюдал за её губами, они открывались и закрывались, как если бы она говорила что-то, но я ровным счётом ничего не слышал, да и не видел ничего, кроме самих губ, – всё вокруг кружилось в немом водовороте, из которого у меня не получалось вырваться, как бы я ни старался. Отчего-то эта картина, точнее наши положения на координатах, внушали мне чувство власти над изнеможённой молоденькой девушкой. Губы исчезали, стоило мне сосредоточиться на серости бессонных враждебных глаз, которые в свою очередь исчезали, когда я возвращался к губам. Я складывал их воедино, и получалось что-то взбалмошное из творчества кубистов. Тогда, чтобы отвлечься, я начинал смотреть по сторонам: выпученные одуревшие буркалы, перекошенные пасти кричали о своих мучениях – этим сумасшедшим повезло, как никому в мире, они выкарабкаются, поедут домой, будут им матери взъерошивать волосы, кормить с ложечки. И мне тоже повезло. Задумываешься невольно о тех, кто не вернулся: их ведь могла бы ожидать какая-то иная судьба, здоровая неопределённость, а не смерть с разодранным в клочья брюхом по локти в чужой крови; иные заботы, а не переживания, как бы не сдохнуть в окопе, не повиснуть на колючей проволоке, не оказаться настигнутыми пулей, не сжечь себе лёгкие и глотку раскалённым фосфором. Им бы фотки девчонок разглядывать, сидя в парке на облупленной скамейке, изрядно заляпанной соком стоящей не поодаль липы, пить чёрный кофе, щурясь под утренним солнцем, а не ждать терпеливо, пока чёрная земля сквозь рваные раны проникает в тела, растворяя их в самой себе. Им бы кивать прохожим в шутку, вызывая у них недоумение и негодование, а не пули и штык-ножи всаживать в них же, вызывая недоумение и негодование.

Спустя какое-то время после того, как нас накрыло артой, один из сотен выпущенных снарядов приземлился метрах в двадцати, я лежал, покрытый десятью слоями грязи вперемешку с кровью, убеждая самого себя в том, что умер, и прямо перед моим носом, клянусь, проползла та же самая зелёная гусеница в чёрную горошинку по бокам, она спешила в сложенный листочек вяза, в это время на фоне что-то копошилось, вырастало будто из ничего, а затем, медленно покачиваясь в белом облаке, пёрышком клонилось к земле, звуков уже не было, не знаю зачем, но я взял и съел её – я уже не сомневался, что я не жилец. Я захватил её прямо с землёй и её скромным домиком и долго-долго с усилием жевал, сточив эмаль зубов, изодрав до ошмётков губы и щёки, которые, должно быть, изнывали от боли, но я не чувствовал ничего, кроме вакуума в ушах.

– Эти люди, они же все спят. Окати их водой – они проснутся.