Гнездо синицы

Сверху мне открылся вид на просторную залу пиано нобиле[196], оформленную в изысканных бирюзовых тонах со множеством позолоченных элементов и мебелью, имитирующей Жоржа Жакоба[197]. Основной свет был погашен, горели только несколько нижних свечных светильников, порождающих гильош теней. Между полуколоннами, что поддерживали куполообразный потолок, были предусмотрены ниши с античными статуэтками менад и декоративными фонтанчиками[198], обвитыми мраморным плющом. Напротив компактной сцены, наглухо запечатанной тяжёлыми бархатными кулисами, по центру были выставлены буквой П столы, сервированные для торжественного ужина и обильно украшенные свежими цветами: васильками, цикорием и чертополохом; за столами неподвижно сидели в абсолютной тишине представители нашей эмигрирующей элиты в великолепных нарядах, сошедшие будто с полотен Джованни Больдини[199]. Лишь мерное покачивание их фигур вразнобой с танцем теней выдавало, что передо мной не восковые фигуры, но живые люди.

– Три! – вдруг хором выкрикнули никак не меньше сотни голосов и вновь затихли; в то же время лица некоторых дам демонстрировали волнение.

Во главе стола была выстроена композиция в два человеческих роста изо льда в форме порхающих лебедей, чьё направление полёта совпадало с направлением движения поезда. Тысячи крошечных язычков пламени отражались в ледяных гранях, что многократно усиливало инфернальное впечатление.

– Два! – снова выкрикнули фигуры.

– Что тут происходит? – поинтересовался я у пробегающего мимо капельдинера с яркими седыми висками.

– Господа ведут обратный отсчёт, – ответил он шёпотом, брезгливо окинув меня с ног до головы.

– Один! – Волнение охватило всех гостей до единого.

– Обратный отсчёт чего?

– Миль, оставшихся до западной границы, – добавил он с явным укором. – Господам кусок в глотку не лезет, пока они здесь.

– Ура-а!

Стоило преодолеть сию невидимую черту, как зажёгся разом весь свет, какой только был, ослепив успевшие привыкнуть к полумраку глаза, со всех сторон раздались радостные возгласы фанфар, загремели хлопушки, зазвенела посуда, затрещали бенгальские огни, что заставило меня незамедлительно принять горизонтальное положение и максимально уменьшиться в объёме.

Ошарашенный, я едва нашёл в себе силы подползти к балюстраде, а снизу уже вовсю разгоралось грандиозное пиршество, многочисленные официанты, наводнившие залу, едва успевали подливать шампанское, подносы их ломились от изысканных яств: омаров, лангустов и осетрины; дивные запахи, от которых кругом шла голова, заполнили пространство; откуда-то даже притащили оленя, запечённого на вертеле целиком, а в качестве закуски – приготовленная особым способом пена из печени медведя, подающаяся на шипящем блюдце с жидким азотом и крыжовником. В момент, когда интенсивность позвякивания бокалов достигла своего апогея, с потолка рухнули с мягким обволакивающим шелестом кулисы, открыв взору собравшихся здесь диссидентов оркестр: две скрипки, виола, пикколо, виолончель и ещё долговязый проныра с начищенными до блеска тарелками. Музыканты будто сорвались с поводка, распространяя среди вагонов лёгкость мазурки, а среброголовый дирижёр с необычайно загорелой кожей то и дело поворачивался в профиль и сиял ослепительной полуулыбкой, как бы спрашивая: «Ну как вам? Я ещё и не так могу!»

Гости учтиво кивали друг другу, демонстративно раскладывая белоснежные салфетки на коленях, они непринуждённо обсуждали последние сплетни и сводки политических событий, но уже применимо не к России, а к тем странам, куда направлялись. То и дело в их утончённых мёд-речах всплывали фразочки на немецком, ирландском или французском, которым непременно предшествовало напускное пощёлкивание пальцами и невозможность припомнить подходящее словцо в русском лексиконе. Подобный приём встречался всеобщим одобрением и подхихикиванием.

Для развлечения чревоугодников и дополнительной услады их органов визуального восприятия в центральной части залы выступали две хрупкие балерины в полупрозрачных пепельно-чёрных пачках. Они эротично вились вокруг друг друга, едва касаясь пола кончиками пальцев, под ласкающую слух музыку, чавканье и непристойные комментарии особо возбуждённых господ, чьи разрумянившиеся барышни испепеляли petites rats[200] взорами, исходили желчью и злорадством.

Всё ещё лёжа (нельзя не отметить чрезвычайно приятных тактильных ощущений от контакта с первосортным кашемировым ковром ручной работы), под грохот своего сердца я с отвращением наблюдал сквозь балясины, как многочисленные бизнесмены, чиновники, артисты эстрады, землевладельцы и религиозные деятели уделывают скатерть пятнами различного происхождения, как они за считаные минуты дуреют под действием спиртного и вседозволенности, глаза их заливаются кровью, а лбы покрываются испариной. Остроты сих благородных господ становились всё менее остроумными, а слюни из разинутых ртов их спутниц разлетались по сторонам всё шире, причёски тем временем вслед за манишками утопали в топлёном жире и оленьих потрохах.