Гнездо синицы

В тихих сенях плачут галки,
Дождь из кофе мочит зонт,
И зачем себя я бросил
В твой полезный рацион?
Ждать, когда я буду съеден,
Под опилками слеза,
Беден тот, кто всем полезен,
Печь спалит его дотла.
Мыло мылит, я как плесень,
Весь зелёный изнутри,
Светит лампа честно, если
К ней шагают мотыльки.

Как выведать у мира что-то выше телесного, что таится за прутьями материальной решётки? Как долго нужно следить за своим отражением, не выпуская его из виду ни на секунду? Ложки, вилки, стаканы, полированные наручные часы и всё, что владеет нашими маленькими отражениями, – суть ключи от дверей, которых мы ещё не нашли, но обязательно найдём, если будем усердны.

0. Жаль, что я не успел, простите меня. И на что я променял вас? Второе блюдо? Жареная картошка с тонной лука (а я до сих пор ненавижу лук в картошке, он портит её природное очарование), который мне приходилось тщательно выковыривать, откладывая на бортик тарелки. Передача про… про кого же была передача? Про тайную связь ламантинов с «Гинденбургом»? Краем уха я выслушивал причитания от бабушки по поводу моей капризности, вместо того чтобы пойти с вами, друзья мои. Я планировал нагнать вас спустя десять-пятнадцать минут, не больше. Этого как раз хватило бы, чтобы не спеша дойти до реки. Но тут началось интервью с припухшим мужичком под пятьдесят в чёрно-красной растянутой олимпийке. Стоя на лестничной площадке, он сообщал, что переехал в город из глуши и намерен больше никогда не бывать в лесу, а всё потому, что однажды поутру, выйдя, как обычно, из своего дома для удовлетворения естественных потребностей, он увидел, как оттуда – из леса – на него смотрит огромный человек. Он сказал, пятнадцать-двадцать метров, что тот, мол, едва не дотягивался макушкой до вершины деревьев. На вопрос, имелся ли у великана на туловище волосяной покров, он отвечал отрицательно. По его словам, гигантский нагой человек постоял так секунд двадцать-тридцать и затем как ни в чём не бывало скрылся в чаще. Из-за этого репортажа я задержался ещё минут на пять, не больше, и ещё пять минут потребовалось мне на то, чтобы одеться, в итоге – полчаса. Пока я натягивал штанины, по телевизору успели рассказать о пальмовом твороге, сделанном из переработанной нефти, о больших кроватях, разрушающих браки, про таксу, которая съедала во время прогулки сыроежки и мухоморы и пьянела, про колесницы, на которых, по замыслу Екатерины Второй, русские войска должны были войти в Константинополь, о таинственных знаках и надписях кровавого цвета, появившихся на всех без исключения остановках общественного транспорта за одну ночь и призывающих горожан найти свой потерянный дух. И только я собрался выходить, как нос к носу столкнулся на пороге с курьером, он передал мне письмо с пометкой «Лично в руки», это заставило меня не на шутку напрячься, ведь я ходил в шестой класс. Конверт без опознавательных знаков был вышит пурпурным бархатом. Там были лишь небольшая карточка, по форме напоминающая визитку, но без указания имени или телефона – лишь выпуклый приятный на ощупь знак – тот самый знак, что нарисовала София. Это отняло ещё пару минут.

Лёд оказался слишком тонким. Кто-то один провалился, остальные бросились его спасать, в итоге все трое ушли под воду, течение было слишком сильным, у них не было шанса спастись. Поиски с привлечением группы водолазов продлились двенадцать суток. С учётом скорости течения и сложного рельефа дна область поиска составила почти четырнадцать квадратных километров. Но они не увенчались успехом. Было принято решение продолжить после схода льда. Ни одно из тел спустя четверть века так и не было обнаружено.

Ноябрь, 11

Вне причин растёт обида,
За утраты платят сном.
И мелькают медно блики
Затуманенным скворцом.
Семя явствует из почвы,
Комары сосут ладонь,
Ну а мысли, ну а мысли?!
Чем питаются? В огонь
Полетят обратно искры,
Потечёт наверх река,
Повезут назад туристов,
Чтобы всем им не туда!
Ну а мысли, ну а мысли,
Растворяясь между снов,
Обретут бессмертья шорох
И свободу от оков!
Где же взять мне чёрный порох,
Сочинив его в муку,
Из коровы сделать творог,
И испечь однажды ту,
Что пойдёт со мною в город,
Из больных моих идей
Где она растопит горе
И сошьёт на небе день[223]

.

Ноябрь, 22