Гнездо синицы

Выехав засветло, мы добрались сюда к полудню; ещё в автобусе я почувствовал недомогание. Старый ЛАЗ овальной формы с двумя белыми полосками вдоль обшарпанного голубого борта жутко тарахтел, но дело своё знал – вёз нас всё дальше и дальше от дома. Его окна были заботливо снабжены клетчатыми занавесками с бахромой, а тканевые чехлы поролоновых кресел пропитаны смесью машинного масла с человеческим потом. Когда старик-водитель с беломором в зубах (точнее, в редких коричневых огрызках, что когда-то были ими) без лишних вопросов высадил нас у нужного поворота и нам наконец удалось вдохнуть полной грудью, не боясь захлебнуться едкими парами солярки, я почувствовал сиюминутное облегчение. Но уже спустя час изнурительного пути с небольшим, но всё же подъёмом, который нам пришлось преодолевать под моросящим дождём, состояние моё заметно ухудшилось. До нужного нам села не то что не ходил общественный транспорт, туда вообще ничто не ходило, ни один автомобиль не повстречался нам за все семнадцать километров. Дорога, что была асфальтирована лет пятьдесят-шестьдесят назад, являлась теперь наглядным примером губительного воздействия времени.

Мы почти не разговаривали, лишь изредка кто-нибудь один чертыхался, по щиколотку засадив ногу в выбоину, заполненную рыжей грязью. Сначала мы шли по лесу, который казался совершенно незнакомым, а потому отчуждённым и даже пугающим, но лучше уж пугающий лес, чем то, что ждало нас, когда мы из него выбрались: по обе руки до самого горизонта стеной стояли заросли борщевика; село было давным-давно заброшено. Понатыканные на приличном друг от друга расстоянии полуразрушенные избёнки и хозяйственные постройки доживали свой век, от заборов остались разве что самые крепкие вкопанные столбы. И среди этой забытой богом и людьми земли, поросшей ядовитой травой, высилась надгробием старинная каменная церковь. Откуда прознал про неё Паша, оставалось только гадать. Засмотревшись на кладбище построек, я вдруг ощутил себя зеркалом, в котором по мере приближения отражались их судьбы, начиная от закладки фундамента, вплоть до нынешнего плачевного состояния. Вместе с тем и церковь сама невольно становилась зеркалом, в котором теперь я обнаруживаю свою жизнь и смерть – вас, дорогие читатели.

Это должно было случиться, неминуемо: церковь должна была – не могла не – разрушиться, а я не мог не узреть этого.

Неужели нам пришёл конец?

Неужели это неотвратимо?

Массивные ржавые ворота были распахнуты настежь. Заходить внутрь означало подвергнуться определённой степени риска для жизни, но мы, ни секунды не сомневаясь, перешагнули порог и, не обращая внимания на перекрытия, готовые вот-вот обрушиться нам на головы, и роспись, осыпающуюся буквально на глазах, двинулись вглубь. Сверху капало отовсюду, будто никакой крыши над головой и не было, текло ручейками по щекам, в лужицы собиралось под ногами; стоял несильный, но достаточно настойчивый запах размокшей штукатурки и плесени.

Плесень не могла не появиться. Само собой.

Двадцать три

«О дне же том, или часе, никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец»[220].

Почему именно вторая суббота октября? Почему бы не встречаться с друзьями весной или летом? Или хотя бы на январских выходных. Третья неделя октября ведь совсем никакая, даже можно сказать – мерзкая пора: это и не золотая осень, когда солнце последними тёплыми лучами греет душу, а листья тоскливо опадают с деревьев, шепча об увядающей жизни, и не чистая зимняя пора, когда ледяное покрывало бережно укутывает каждую ветвь, каждую кочку, чтобы жизнь вдоволь отдохнула и, набравшись сил, воспрянула, нет, – это грязь, сырость, слякоть, простуды и беспробудная серость. И чего бы нашей Заре не вздумалось исчезнуть на месяцок-другой раньше или позже.

Каждый год мы собирались на поляне, убирали немногочисленный мусор, красили крест, тщательно вышкурив и прогрунтовав, избавлялись от травы, пробившейся за время нашего отсутствия сквозь слой гранитного щебня. Люди заглядывали сюда крайне редко, разве что случайно, так как ловить здесь было нечего. В последние годы извелись грибы и ягода, только поганки остались да мухоморы, поэтому даже среди любителей тихой охоты это место было не в почёте. Работы было немного, на всё про всё редко уходило больше двух-трёх часов. Лишь однажды, когда крест совсем завалился на спину, мы решили капитально обновить фундамент, углубили яму до полуметра и залили свежим раствором. Пусть крест стал чуть ниже, зато после этого не возникало нужды каждый год выравнивать его. Когда-то давным-давно здесь стояли три скамейки, но наши родители решили демонтировать их, когда мы ещё были детьми, из-за бродяг, облюбовавших укромное местечко.

– Пришли… – сказал Егор, а затем крепко выругался.