Гнездо синицы

Пока вода медленно стынет, а пена опускается, я чувствую, как Лизин подбородок упирается то в ключицу, то в рёбра, то в пах; она стекает незаметно, мистическим способом минуя даже лёгкие звуки колебания воды, оказывается там, где её меньше всего ожидаешь увидеть, приоткрыв ленивые веки. Внушаю: я сам аморфный. Я могу дать ей пощёчину, её щека покраснеет с характерным узором, а она не плачет и не улыбается, смотрит мне прямо в глаза, но не ждёт никаких объяснений, – так любит этот человек. Изучает рельеф дна способности упиваться муками других на примере себя самой в качестве подопытной. Нет, она меня не понимает, да я и не пытаюсь объяснить, иначе бы её не было рядом со мной, но она есть, она пытается не преодолеть молчание, принимая правила, о которых не имеет и малейшего понятия. А может, она просто дура? Я с подозрением наблюдаю за её красными то ли от мыла, то ли от злобы глазами; мы молчим и подолгу смотрим друг на друга, до тех пор, пока на глянцевую поверхность зрачков не всплывут наши собственные отражения.

– Ну, что же ты, моё утреннее cолнце, может, подождёшь ещё чуть-чуть? Дай мне не упустить ничего.

– Давайте притворимся, что ничего нет.

Где-то скрипнула дверь, кто-то куда-то вошёл. Музыка домов – септет из труб, шагов, дверей, окон, лая собак, соседских склок и телевизионного гомона – зарождает подозрения о тайной жизни железобетонного улья; канарейка за стеной не в счёт, она, в отличие от кошек и пёсиков, в золотом плену удерживается насильно, как чаинки в бумажных пакетиках, что завариваются с глухим потрескиванием (за стеной, чуть правее, очевидно, чья-то кухня). Дай им только волю… Свирель канарейки чересчур весело вещает о свободе по ту сторону решётки, отчего журнальные листы на два этажа ниже мечтают сложиться в самолётики или в журавликов оригами и плотными рядами бороздить просторы над тротуарами, а мы – ванна, вода и пена с ароматом морской свежести – мы всегда существуем где-то сбоку, вынесенные за границу понимания, будто бы висим в воздухе, а вокруг нас (за плиткой) чёрная пасть вероятностей.

– Ты думаешь, раз мы вместе, значит, обречены быть кем-то друг другу? И это даже и не из-за нас?.. – говорит кто-то, я глажу её по щеке.

– Я не хочу об этом думать.

– И я.

Знал бы я, что с моим ребёнком обходятся так незаслуженно, моя рука не дрогнула бы. Но я не знаю, а потому этот взгляд только сильнее пробуждает в недрах плоти пещерный страх и гнев, он возбуждает. Но ещё больше возбуждает смутное понимание того, что за слоями кожи, за тонким черепом и кровью у человека скрывается душа или то, что мы по ошибке зовём душой, там прячется жизнь, и каждый следующий её слой скреплён с предыдущим клубком из нервов и сосудов – пищей для изощрённых жертв и их ручных мучителей – клубком, который нам предстоит распутывать до тех пор, пока мы живы и пока мы любим; слой за слоем, начиная с дыхания, мы уверуем в лишения и в человека как он есть, с его способностью чувствовать и магической способностью дарить возможность чувствовать в ответ.

«Вы не поможете страждущим. Вы не поймёте их»
«табачный запах»
«в детстве я влюблялась в каждого человека,
относившегося ко мне с добром»
«направление ветра»

Я нахожусь в пустой ванне с телефоном в руке и, вычленяя образы из памяти, спрашиваю: люблю ли я человека, которого нет передо мной? Как никогда. Глядя в глаза её, которые не могут скрыть боль и уничижение, но которые пытаются это сделать, как бы прося ещё, я спрашиваю снова: можно ли не любить человека, отдавая ему всё? Лиза кусает губы почти до крови и прижимается лбом к коленям, я кладу голову на её затылок, а сверху наша кулебяка накрывается сдобным тестом из глухих всхлипов воды о чугунные стенки ванны.

– Милый Стужин, тебя нет!..

Июль, 13

В 09:11 я кидаю в наш чат историю.

«Недурно, но не хватает целостности», – отвечает через 15 минут Паша.

Остальные пока молчат.

«Как планируешь назвать?»

«Давай что-нибудь на латыни, типа Ave Venues», – включается Дима.

«Ты прочитал?»

«В процессе»

«А правда, как?»

«Не счёл нужным подумать об этом»

Сам отрывок:

«Пусть на календаре чётко значилось 13.07, я давным-давно сбился со счёта к моменту, когда нас занесло вглубь глухих пейзажей Скандинавии наподобие тех, что в своё время удачно описывал Гамсун[217]. Для ночёвки мы выбрали неприметную покосившуюся землянку на отшибе заброшенной северной деревни. Никогда не знаешь, кому принадлежит или принадлежало угодье, чаще всего владельцами оказывались корабельные крысы. В этот раз нам не повезло, мы уверенно шли по холмам по направлению к дому, как вдруг заслышали шаги и какой-то даже вой (не собачий), мы тут же нырнули в баню, сердце ушло в пятки, нас хоть и учуяли, но одуревшие твари не могли сообразить, где именно мы спрятались, они принялись искать нас, дёргая ноздрищами: крупные фигуры в чёрных кожаных куртках с головами овец, голубей, котов, людей.