Гнилые болота

— Гребонка?

— Какъ? какъ? — обрадовался Рейтманъ.

— Гребонка?

— А! ты ничего не знаешь. Вурмъ, какъ по-русски: Der Kamm! — спрашивалъ Рейтманъ, подзывая другого ученика.

— Гребэнка, — отвчалъ Вурмъ.

— Ты тоже инчсго не знаешь, мой другъ; останься, мой другъ, здсь! — Глаза учителя налились кровью и бгали. — Розенкампфъ, скажи имъ это слово.

— Гребенка, — отвчалъ Роэенкамнфъ.

— Das ist's, das ist'e! гребенка, гребенка. Слышите вы, кои друзья, гребенка! — Учитель уже дралъ обими руками уши Герцена и Вурма. — Я говорилъ вамъ, что если васъ ночью спросятъ слово изъ урока, то вы должны врно отвтить на вопросъ, перевернуться на другой бокъ и уснуть. Я вдь говорилъ вамъ все это тысячу разъ, мои друзья.

Уши учениковъ страдали страшно.

Такъ шелъ весь урокъ. Около каедры накоплялось все боле и боле учениковъ, ошибавшихся въ одной какой-нибудь букв. Тутъ были перебраны: пыль, пяль, пиль и пылъ, солоные и солэные, столъ и столь, и какъ только добирались до настоящаго выговора роковыхъ словъ, такъ сейчасъ же начиналось. дранье за уши всхъ учениковъ, стоявшихъ у каедры, я повтореніе словъ: das ist's, das jet's, mein Freund! За ршеніемъ вопросовъ Рейтнанъ обращался всегда къ Розенкампфу, какъ первому ученику въ класс, сидвшему въ немъ уже второй годъ. Розенкампфъ отвчалъ съ какимъ-то пренебреженіемъ и злостью, не двигаясь съ мста, и если только подмчалъ ошибку въ выговор самого Рейтмана, то тотчасъ же говорилъ ему: «вы сами не такъ выговариваете». Рейтманъ багровлъ отъ злобы и признавался въ ошибк. Розенкампфу все сходило съ рукъ.

Какъ ни страшенъ былъ учитель, какъ ни боялись ученики, что ихъ вотъ-вотъ сейчасъ вызовутъ и начнутъ драть за уши, но все же они страшно скучали и черезъ силу удерживались отъ разговоровъ и сохраняли тишину. Посреди этой тишины давно уже слышалось жужжанье мухи; неотвязчивое наскомое назойливо жужжало и — странное дло — жужжанье начало, наконецъ, возбуждать смхъ на задней скамь.

— Что у васъ тамъ? — крикнулъ Рейтманъ по-нмецки и уже катился съ каедры и летлъ по классу.

Начались оплеухи, допросы и новыя оплеухи, но муха отыскалась во образ одного русскаго мальчугана. Виновному досталось нсколько звучныхъ пощечинъ и велно было ему, рабу Божію, и двумъ его сосдямъ стоять въ продолженіе недли на колняхъ во время уроковъ Рейтмана. Такъ прошелъ второй урокъ; меня Рейтманъ заставилъ прочесть дв строки и объявилъ мн, что я читаю по-нмецки хуже всякаго сапожника; больше со мною онъ не разговаривалъ.

Для полнйшей характеристики господина Рейтмана разскажу нсколько случаевъ изъ его дятельности. Однажды онъ забылъ дома свою табакерку, пришелъ въ классъ, позвалъ къ себ своего сына, поколотилъ его и веллъ сбгать домой за забытою вещью. Другой разъ по ошибк далъ оплеуху одному болзненному мальчику, тотъ упалъ въ обморокъ. Рейтманъ поблднлъ, послалъ за водою, торопливо разстегнулъ ученику курточку и, когда тотъ пришелъ въ память, началъ ласкать мальчика, просилъ у него извиненія и заставлялъ при себ прибить того школьника, за котораго невинный получилъ оплеуху. Ребенокъ не согласился, и Рейтманъ имлъ удовольствіе собственноручно поколотить виновнаго. Бить, бить и бить было маніей бочкообразнаго господина; онъ ставилъ баллы снисходительне другихъ учителей, ибо за худой баллъ ребенка наказывалъ инспекторъ, оставлявшій его въ школ по средамъ и субботамъ доле урочнаго часа, и Рейтману это не могло принести удовольствія. Онъ билъ съ увлеченіемъ, поддразнивалъ себя, искалъ случая придраться. Во дни студенчества онъ готовился въ пасторы, не выдержалъ экзамена и посвятилъ себя преподаванію нмецкаго языка и всеобщей исторіи. Послдній предметъ зналъ онъ по Беккеровой Weltgeschichte и пользоваться другими пособіями не считалъ нужнымъ. Мы зубрили у него тысячи именъ и годовъ; объ иномъ корол въ исторіи только говорилось то, что сей знаменитый мужъ былъ плшивъ, и въ нашемъ воображеніи рисовалась вмсто человка одна громадная историческая плшь, но все же мы были обязаны помнить о ней такъ же, какъ помнили о длахъ Александра Македонскаго. Въ часы исторіи приносилась въ классъ географическая карта и длинная палка-указка; карта рдко шла въ дло, но палка безостановочно гуляла по нашимъ головамъ, вбивая въ нихъ имена и числа. Рейтманъ разсказывавъ событія съ жаромъ и, со своей точки зрнія, отвергалъ въ человк свободную волю, толковалъ о предопредленіи, вроятно, вспоминая о неудачной попытк сдлаться пасторомъ, и проповдовалъ Resignation: при этомъ его масляные глазки взводились къ небесамъ, то-есть къ классному потолку, гд часто виднлись комки жеваной бумаги и болтавшіеся чортики, и по жирнымъ щекамъ проповдника сочилась одинокая слезка умиленія, потомъ глазки вдругъ смахивали долу и искали, нтъ ли виновнаго, нельзя ли кого-нибудь побить. И вдь находилъ, всегда находилъ.

Этому учителю обязанъ я многими слезами, безсмысленнымъ знаніемъ всеобщей исторіи и чистымъ нмецкимъ выговоромъ.