Гнилые болота

— Новичокъ, новичокъ! не хочешь ли къ городки играть? Да какъ тебя зовуть?

— Александръ Рудый, — отвчалъ я, и согласился играть въ городки съ незнакомымъ мн мальчуганомъ.

Первый шагъ былъ сдланъ, игра меня разсяла, и въ часъ свободнаго времени я научился играть и въ городки, и въ лапту. Черезъ часъ послышался призывный звонокъ, и мы вс побжали въ классы, гд уже собрались вольноприходящіе ученики, уходившіе домой. Я былъ красенъ, какъ ракъ, мои волосы взбились и безпорядочно лежали на голов, съ лица лилъ крупный потъ, грудь широко дышала. Мн было весело и хорошо.

— Наигрался! Теперь пойдемъ въ классъ къ попу, — сказалъ мн ученикъ, говорившій со мной на двор. — Да не будь такимъ злымъ и плаксой, плачутъ только старыя бабы, — т всегда хнычутъ.

И ученикъ представилъ предо мною, какъ хнычутъ старыя бабы; онъ былъ сорви-голова и весельчакъ.

— Не будешь плакать, и смяться надъ тобой не станутъ.

— Пускай смются, я и самъ умю смяться, — весело отвчалъ я.

— Молодецъ! Лучше смяться, чмъ плакать.

Мы вошли въ комнату, въ которой обыкновенно давалъ уроки священникъ. Вс православные школьники раздлялись у него на два класса, на младшій и старшій; я поступилъ въ старшій, полому что былъ далекъ въ знаніи Священной Исторіи. Наконецъ, явился и священникъ.

— Нтъ ли иноврцевъ? — спросилъ онъ, выговаривая твердо на о и расчесывая широкимъ гребнемъ жиденькую бороду.

— Есть, батюшка.

— Иноврцы, выходите вонъ.

— Мы не будемъ шумть, батюшка.

— Врете вы, иноврцы, все вы врете; опять пакость какую ни на есть сотворите. Поди-ко карты притащили въ штанахъ?

— Ей-Богу-съ, батюшка, картъ нтъ; хоть обыщите, — увряли иноврцы.

— Ну, ну, не божитесь! Въ закон сказано: грхъ божиться. Сидите смирно, — не то всхъ къ порогу поставлю.

Православные хохотали, хотя весь этотъ разговоръ они слышали отъ слова до слова разъ сто; священникъ, кряхтя, услся на свой стулъ и началъ спрашивать уроки. Классъ прошелъ довольно мирно; священникъ былъ добрякъ; бывало, обругаетъ кого-нибудь кочнемъ капустнымъ, да тмъ дло и кончится.

Первый школьный день окончился классами чистописанія и танцованія; эти два часа прошли вяло и скучно, и я избавлю читателя отъ чтенія ихъ описанія. Въ пять часовъ я отправился домой.

— Ну что, школа понравилась теб? — спросила матушка, когда я возвратился изъ училища.

— Да, хорошо, — отвчалъ я, не сознавая, что было хорошаго въ школ, я только помышляя объ обд.

— Не поколотили тебя? — спросилъ съ улыбкой отецъ.

— Нтъ, не поколотили.

— Всегда глупости выдумаетъ! Кто же сметъ его поколоть и за что?

Предоставляю угадать читателю, кто произнесъ эту фразу.

— Такъ, здорово живешь! Новичковъ везд колотятъ, — отвчалъ отецъ.

— Гд-нибудь въ мужицкой школ, у бурсаковъ, а не въ иностранномъ училищ.

— И тутъ, бабушка, есть мужики, — поспшилъ я вмшаться въ разговоръ:- подл меня сидитъ Онуфріевъ, такъ отъ его головы коровьимъ масломъ воняетъ.

— Господи! Куда же ты попалъ? Туда, значитъ, всякую дрянь принимаютъ? — ужаснулась бабушка.

— Полноте, матушка! Не все ли равно дти, чьи бы они ни были? Вы же сами сердились, что Сашу не приняли въ гимназію; что же стали бы мы длать, если бы его и сюда не приняли?

— Я не о Саш говорю, а вотъ о томъ, отъ котораго коровьимъ масломъ воняетъ; вдь это значитъ, онъ-таки совсмъ мужикъ.

— Ну, и Саша не лучше.

— Саша не лучше? Саша? Вы помшались въ ум, Василій Александрычъ! Сына своего въ грошъ не ставятъ, съ мужиками равняютъ, съ сиволапыми, — ну, люди! — заговорила бабушка.

Я долго слышалъ ея восклицанія, сидя за перегородкой и уничтожая обдъ. Я лъ, какъ десять мужиковъ не могутъ сть, не проголодавшись.