Гнилые болота

Осень.

Сентябрьское солнце, какъ огненный шаръ, катилось по безоблачному горизонту; въ воздух, полномъ аромата березъ, цвтовъ и поспвающихъ плодовъ, слышалось звонкое пніе птицъ. Повсюду летали он, заботливо собирая кормъ. Крестьяне съ громкими пснями шли на веселыя работы; шумною толпой провожали ихъ хорошенькія дти въ красныхъ рубашонкахъ; они собирались насладиться послдними лтними удовольствіями, рвать цвты на лугахъ и шести внки. Радость и жизнь разливались во всемъ и все ликовало, прославляя Творца, пославшаго теплую осень съ ея золотыми плодами. Около двнадцатаго часа, когда яркое и жгучее солнце…

— Тьфу! гадость какая! — крикнулъ Носовичъ, и тетрадь полетла подъ столъ. — Это вы изъ французской книжечки вычитали, quatre saisons передали, что ли? И гд вы видли вс эти прелести? Веселыя полевыя работы! Подите, поработайте-съ, да тогда и говорите: веселыя! Ребятишки, и еще въ красненькихъ рубашонкахъ, точно шуты, бгутъ внки плести! Да знаете ли вы, что эти чудные крестьянскіе ребятишки не такія сахарныя нженки, какъ вы, что они коровъ пасутъ, за свиньями смотрятъ, домъ сторожатъ; грудныхъ братьевъ качаютъ въ рабочую пору? Зачмъ вы лжете, сочиняете? разв я за тмъ задаю вамъ темы для статей, чтобы пріучить васъ ко лжи или длать сочинителями? Ихъ и безъ васъ непочатой уголъ. Пишите мн о томъ, что вы видите; покажите, какъ развились ваши понятія, какъ вы понимаете окружающую васъ жизнь, а не выдумывайте сказокъ про деревню, которой вы въ глаза не видали. О жителяхъ луны и я могу сказать только чушь и ложь; а потому о нихъ и не разсказываю. Видите вы лужу передъ своимъ окномъ и пишите: вотъ, молъ, весна наступила, и передъ моимъ окномъ лужа непроходимая стоитъ, потому что хорошихъ водосточныхъ трубъ нтъ и мостовая плоха, да и дворникъ не мететъ улицы, занятый другимъ дломъ. Да если бы и лужи не было, то все-таки идти на улицу не хочется, ибо въ воздух теперь слышне вонь отъ помойныхъ ямъ, давно не чищенныхъ… Пишите, пожалуй, о жареныхъ бекасахъ и рябчикахъ, только тогда, когда вы ихъ видли или ли, а то бумагу только попусту изводите и у меня время и здоровье уносите. Вотъ и сегодня прочелъ я поутру это сочиненіе объ осени, вижу: сладость неописанная, благораствореніе воздусей, ну, и пошелъ безъ калошъ, а теперь и насморкъ, и кашель привязались — пожалуй, и совсмъ слягу. Не бережете вы своего учителя!

Послднія слова Носовичъ произнесъ такимъ уморительно-плачевнымъ голосомъ, что мы вс, смущенные началомъ его рчи, разсмялись; но въ этомъ смх слышалась стыдливая сдержанность.

Мысль: какой я дуракъ! — промелькнула въ каждой голов.

Носовичъ сошелъ съ каедры, поднялъ брошенную имъ на полъ тетрадь и стряхнулъ съ нея пыль своимъ рукавомъ.

— И вс сочиненія, написанныя вами, почти таковы, нкоторыя еще хуже, — сказалъ онъ уже совершенно серьезнымъ и немного грустнымъ тономъ. — Между тмъ, нкоторымъ изъ васъ 16, 17, даже 18 лтъ, вы уже два года пишете статьи на учительскія темы. Чему же васъ учили! Какъ развивали?.. Вамъ въ слдующіе два года придется поработать надъ собою, иначе вы вступите въ жизнь на жертву пройдохъ, которые поймутъ вашу неразвитость. Авось, что-нибудь успемъ сдлать. Хотите, чтобы я прочелъ вслухъ и другія сочиненія? — спросилъ онъ, помолчавъ немного.

— Нтъ! нтъ, г. Носовичъ! — раздалось со всхъ сторонъ. — Мы лучше постараемся написать новыя сочиненія.

— Пишите, — сказалъ Носовичъ и сталъ раздавать тетради.

— Кто теперь президентъ во Франціи: Кавеньякъ, или Луи-Наполеонъ? — насмшливо спросилъ онъ у Воротницына, отдавая тому тетрадь.

— Я этого не знаю, — съ недоумніемъ отвчалъ Воротчицынъ.

— Скажите, пожалуйста! а я совсмъ думалъ, что вы политикой занимаетесь. Странно, очень странно! — балаганилъ Носовичъ, покачивая головой. — И не занимайтесь ею; познакомьтесь съ окружающею васъ жизнью, тогда вы увидите, что политика выденнаго яйца не стоитъ. Право, такъ!

— Я ею не занимаюсь, вдь я вамъ сказалъ, — обидчиво промолвилъ Воротницынъ.

— А мн кажется, что вы скрытничаете. Знаете, почему?

— Нтъ-съ, не знаю-съ, — дерзко отвтилъ Воротницынъ.