Гнилые болота

Матушка поспшила отдавить ногу бабушк и перемнила разговоръ. Такъ прошло время до семи часовъ вечера. Матушка завязывала разговоры, бабушка длала злыя и ничуть не тонкія замчанія; но Като неизмнно сохраняла дтски-восторженный тонъ и ни разу не показала, что ее больно колютъ булавки бабушкиныхъ выходокъ. Трудно было ршить, проявлялась ли въ этомъ умньи выдерживать принятую роль хитрость тонкаго ума, или это. умнье было слдствіемъ глупости, но какъ только рчь коснулась житейскихъ длъ, то Като сдлалась чрезвычайно умна и показала, что въ ея голов есть довольно здраваго смысла. И точно, только любовь къ дяд была съ ея стороны глупымъ и опрометчивымъ поступкомъ, и та же любовь заставляла Катерину Тимоеевну играть роль наивной институтки, чтобы казаться не такъ старою: она теперь длала изъ себя Като для Пьера, какъ длала это прежде для Грегуаровъ, Симоновъ и Базилей. Въ семь часовъ дядя и Като ухали куда-то на вечеръ. Бабушка осталась у насъ ночевать.

— Лягушка-царевна! — говорила она. — Не будь она лягушкой-царевной, чмъ бы сй было приворожить Пьера? Глупа, стара, гадка. — тьфу, какая мерзость!

— Она не глупа, — замтила матушка.

— Ну, такъ длаетъ изъ себя дуру.

— Это можетъ быть.

— Не длай, Саша, никогда такихъ, глупостей, какъ твой дядя, — сказала мн бабушка:- не женись на урод.

Отецъ, матушка и я не могли удержаться отъ смха при этомъ замчаніи бабушки и успокоили ее, увряя, что такой глупости не сдлаю. Мы и улыбались, и смялись въ этотъ вечеръ, а въ душ у каждаго члена нашей семьи было какое-то нехорошее, чувство, какъ-будто предчувствіе будущихъ тревогъ и непріятностей.

Матушка, изъ вжливости, отдала первый визитъ Катерин Тимоеевн и, по совту отца, ршилась не здить къ ней до тхъ поръ, покуда не будетъ назначенъ день свадьбы. И отецъ, и мать всегда считали дядю пустымъ болтуномъ, теперь же онъ сдлался въ ихъ глазахъ подлецомъ, безсознательнымъ или сознательнымъ — это было для нихъ все равно. Они не принадлежали къ тмъ высокоумнымъ мудрецамъ, которые отыскиваютъ всевозможныя задающія обстоятельства, сдлавшія человка подлымъ, и оправдываютъ тмъ свои сношенія съ нимъ. Они были слишкомъ искренно честны, чтобы во имя отвлеченныхъ разсужденій или семейныхъ связей глядть сквозь пальцы на этотъ жалкій развратъ. Бабушка тоже чувствовала всю гнусность поведенія дяди, но покуда молчала и ждала, когда онъ женитьбой загладитъ свой поступокъ. Пришло лто. Моя семья не могла хать на дачу, у матери и отца было набрано много работы. Они дали мн нсколько рублей, и я съ Розенкампфомъ, жившимъ почти постоянно у насъ, и съ Калининымъ шлялся по окрестностямъ Петербурга. Иногда мы заходили далеко, за третье Парголово, ночевали по три и по четыре ночи въ какой-нибудь изб, и пользовались вполн своею свободой. Чтеніе книгъ у насъ смнялось ловлею бабочекъ, составленіемъ гербаріевъ; если мы отправлялись удить рыбу, то къ нашему обществу присоединялся и отецъ; мн было тяжело встрчать дядю и слушать его гуманныя рчи; моему еще слишкомъ горячему и увлекающемуся уму он казались профанаціей честныхъ идей. Посл разговоровъ съ нимъ, я съ грустью читалъ книги, заключавшія т же идеи, и думалось мн: «Неужели и авторы этихъ книгъ то же, что дядя?» Во мн зарождалась недоврчивость къ людямъ, чувство мимолетное, исчезнувшее при изученіи исторіи человческихъ обществъ, но тревожившее меня въ ту пору. Впрочемъ, дядя не очень часто посщалъ насъ и начиналъ дуться. Онъ прізжалъ къ бабушк гораздо чаще, совершенно покойно и безпечно хвасталъ своими лошадьми, разсказывалъ о своихъ удовольствіяхъ.

— Только теперь я начинаю жить, — говорилъ онъ:- теперь я попалъ въ свой кругъ.

Онъ восторженно отзывался о тхъ людяхъ, которые сошлись съ нимъ. Люди эти точно слыли въ то время за передовыхъ, за хорошихъ людей. О женитьб не было и помину. Прошло и лто. У меня начались школьныя занятія, пришлось постоянно быть въ Петербург и посщать бабушку, чего лтомъ я не длалъ. Однажды я встртился у нея съ дядею. Онъ совершенно перемнился въ обращеніи со мною и обошелся, какъ съ мальчишкой.

— Ну, что ты подлываешь, гусь лапчатый? — привтствовалъ онъ меня, трепля по плечу. — Букашекъ, да козявокъ собираешь? Что ты не заходишь къ намъ?

— Некогда, — отвчалъ я.

— Твоимъ отцу и матери, должно-быть, тоже некогда, государственными длами заняты, философскій камень отыскиваютъ! Они и не думаютъ заглянуть къ намъ?

— Я не вмшиваюсь въ чужія дла и не могу отвчать за другихъ.

— Не худо бы вмшаться и посовтовать имъ быть повжливе.

— Это можешь сдлать ты самъ, если считаешь нужнымъ; ты же такой краснорчивый.

Дядя сощурилъ глаза и пристально-посмотрлъ на меня.

— Смотри, поросенокъ! — не то угрожающимъ, не то шутливымъ голосомъ сказалъ онъ и погрозилъ мн пальцемъ.

— Это у Катерины Тимоеевны въ гостиной такъ выражаются? — спросилъ я съ усмшкою.

— Что-о?! — грозно промолвилъ онъ, точно хотлъ сказать: ползай въ ротъ, я тебя съмъ. — Тебя не скли?

— Вдь не всхъ же въ нашемъ семейств скутъ въ этомъ возраст,- отвчалъ я, стараясь не горячиться.

— Вотъ-съ какъ! — промычалъ дядя, закусивъ губу