Гнилые болота

— Не изъ двухъ ли тысячъ, которыя ты получишь? Он и теб пригодятся.

— Ну, занимайся уроками.

— Не считаешь ли ты уроки средствомъ безбдно существовать?.. Нтъ, братъ, надясь на нихъ, насидишься безъ хлба.

— Волка бояться — въ лсъ не ходить, — молвилъ Калининъ.

— Лучше прежде справиться, есть ли въ лсу волки или нтъ, и потомъ идти въ него. Мн жить, а не геройствовать хочется.

Мн было грустно и не по-себ; друзья этого не замтили.

— Трусъ, — сказали Калининъ и Розенкампфъ.

— Практическій эгоистъ, — было моимъ отвтомъ.

— Ну, такъ чортъ тебя возьми! Живи одинъ по-собачьи, если теб друзей не нужно!

Калининъ разозлился.

Я улыбнулся его выходк, а на душ кошки скребли.

Друзья пожали плечами и остались недовольны моею нершительностью. Въ тотъ же вечеръ я шагалъ изъ угла въ уголъ въ нашей квартир и обдумывалъ, взвшивалъ все, что можетъ случиться въ будущемъ. Разлука съ друзьями казалась мн истиннымъ несчастіемъ: кром обычной грусти, пробуждающейся обыкновенно при разставаніи съ близкими людьми, съ которыми прожилъ я долгое время душа въ душу, я понималъ, что безъ нихъ не услышу я ни отъ кого рзко-правдиваго слова, разгоняющаго минутныя заблужденія человка, и, вмсто такого слова, станутъ мн надодать лукаво-льстивыя, прилизанныя и ни на что мн негодныя фразы различныхъ шаркуновъ, людей другого завала. Понималъ я, что не къ кому будетъ мн прибгнуть въ трудныхъ случаяхъ жизни и никто не разршитъ моихъ сомнній, не раздлитъ со мною труда. «Вмст будемъ — крпче будемъ», — сказалъ мой Николай, и я вполн согласился съ этою мыслью. Множество грёзъ и мечтаній, какъ это всегда бываетъ въ минуты раздумья, рождалось въ моей голов, на мгновенье он увлекали и развеселяли меня. Но практическій разсудокъ брать верхъ, и мечты разлетались въ прахъ. Становилось еще грустне, еще тяжеле. Я приходилъ къ тому заключенію, что я бдне всхъ моихъ друзей. Не было у меня ни дяди-торговца, ни отца-богача, ни двухъ тысячъ капитала. Все мое богатство было въ трудолюбіи отца и матери. Сидть на ихъ ше еще лишній годъ было совстно и казалось мн безнравственнымъ.

— Ты что-то встревоженъ сегодня, Александръ, — говорилъ мн за вечернимъ чаемъ отецъ, привыкшій къ моей веселости и говорливости.

Я объяснилъ ему планы моихъ друзей.

— Не худо бы и теб похать въ Москву. Я перейду за службу въ московскій дворецъ, и заживемъ мы потихоньку. Надоло мн жить здсь, да на всякія гадости смотрть

— Я тоже хотла бы вырваться изъ Петербурга, — промолвила матушка…

Ее томили семейные дрязги.

— Но ты слышалъ, они думаютъ только черезъ годъ поступить въ университетъ.

— Ну, такъ что же? И ты годъ подожди. Мн хотлось бы, чтобы ты не разлучался съ этими людьми. Мн они нравятся, ты въ нихъ души не слышишь, безъ нихъ теб ученье не въ ученье будетъ. Новыхъ друзей заводить трудно: натолкнешься прежде на девять подлецовъ и только въ десятомъ найдешь порядочнаго человка. Я самъ, братъ, испыталъ, каково жить безъ друзей. Дома у тебя товарища нтъ, о дл поговорить не съ кмъ. Я съ матерью неучи; я старая рабочая кляча, а она только любить уметъ, родня же… Отецъ махнулъ рукою:- дальше въ лсъ — больше дровъ.

— Все такъ, отецъ, а какъ годъ-то безъ дла прожить! Ты довольно поработалъ, теб отдыхъ нуженъ; значитъ, чмъ скоре я кончу ученье, тмъ лучше.

— Отдыхъ нуженъ? Разв я жаловался теб на усталость? Разв мы съ матерью сбываемъ тебя съ рукъ? Грхъ теб это думать, Александръ, — съ видимымъ волненіемъ и горечью проговорилъ отецъ и замолчалъ на минуту, чтобы успокоиться. — Полно, Саша! Не служи, сколько хочешь времени, только дло длай; довольно васъ, неучей, изъ-за куска хлба пляшущихъ подъ чужія дудки! Въ этомъ смысла нтъ! Учись. У меня найдется для тебя хлбъ. Мы съ матерью сжились съ чернорабочимъ трудомъ, отдыхать будемъ въ могил. Наша жизнь вся для тебя. Чмъ лучше, чмъ полне разовьешься ты, тмъ спокойне ляжемъ мы въ могилу… Теперь же мы поработаемъ. Взгляни, разв я старъ, дряхлъ?

Отецъ поднялъ свою большую, умную голову: передо мною, въ самомъ дл, былъ не дряхлющій старикашка, но скованная изъ желза, давно знакомая и все неизмнно могучая личность отца. Какъ горячо любилъ я его, особенно въ эти минуты гордаго сознанія своихъ выносливыхъ силъ! И теперь я любовался его наружностью, сжалъ его широкую руку и принялъ спокойный видъ.

Все, что высказалъ мн отецъ, было мн извстно и прежде, и все же я не могъ примириться съ мыслью прожить, лежа на боку, цлый годъ. Пришлось и мн обратиться за совтомъ къ Носовичу. Пошелъ я къ нему. Разсказалъ наши планы и мое критическое положеніе. Сказалъ, что Розенкампфъ и Калининъ совтуютъ перебиваться въ продолженіе года уроками, что я не признаю этого возможнымъ.