Год быка--MMIX

Завер­шение шабаша в конце 21 главы связано с ныря­нием пьяного толстяка, пропахшего коньяком. В 23 главе толстяк Беге­мот ныряет в бас­сейн коньяка. Вместе с ним ныряет то­лько та самая москов­ская портниха из «Зойкиной квартиры». Автор дарит нам подтверж­дение ещё двух ранее сделан­ных выводов. Про­питав­шийся французским коньяком толстяк в цилиндре и без штанов из 21 главы был нами опознан как кол­лектив­ный образ нуво­ришей. Беге­мот, который специ­а­льно подчёр­кивал пере­д началом Бала, что брюки котам не положены – это и есть дух наживы. Имя подруги толстяка – Клодина было скрытой ссылкой на фарсовую пьесу Мольера. Следо­ва­те­льно, образ москов­ской портнихи тоже вставлен в 23 главу как ссылка на пьесу самого Булгакова. А то вдруг мы сразу не поймём истин­ного отно­шения Автора к про­исходящему на

Великом балу у сатаны.

«– Последний выход… и мы свободны» – после этих слов Коровьева наступает финал Ми­с­те­рии, так же как в дионисийской драме сатири­ческий финал пародирует основную часть дей­ства. Сю­жет последней четверти Мистерии должен повторять сюжет обеих 22 и 23 глав так же, как эта 22 ста­дия повторяет последнюю четверть 20-22. Обратный про­лёт Маргариты и посещение ею подсобных поме­щений похоже на начало 22 главы. Сцена в ба­льном зале, в котором собрались в почтении и мол­чании гости сатаны, по идее, повторяет «камерные» сцены в кабинете Воланда. Раз уж мы коснулись этой темы, то есть смысл сопоставить появление Воланда в раз­гар Бала

с весьма «демо­кратичным» по форме появле­нием на брокенском шабаше Мефистофеля в драме Гёте. Это ещё раз к вопросу о раз­нице в статусе и мотивах. Воланд не уча­ствует в Балу у сата­ны, не соизволит пере­оде­ться для Бала или занять приготов­лен­ное воз­выше­ние напротив «коро­левы». Воланд не является своим для ведьм и висе­льников, но они явно признают его власть.

Диалог Воланда с Берлиозом нужно сопоставить с 15 главой и «камерной сценой» в 22 главе. Волшебный глобус наиболее близок по смыслу и форме к драгоценной чаше, в которую превраща­ется голова Берлиоза. Воланд завершает начатую в первой главе партию интел­лектуа­льной игры, в кото­рой Берлиоз вынужден приз­нать поражение. Раз­говор идёт о какой-то солидной и остроумной теории, что также подтверждает наши догадки по сути ал­легории глобуса как «маги­ческого кристал­ла». Завер­шение игры с Берлиозом, как и завер­шение игры с Дунчилем в 15 главе, или игры с Беге­мотом и Коровьевым в 22 главе означает появление доселе скрытой цен­ности. В дан­ном случае драгоцен­ной чаши, Грааля. Разница в том, что в 15 главе эти цен­ности суще­ствуют в виде рос­сыпи брил­лиантов, «зёрен смысла», которые можно, если долго искать и очистить от наносного мусора, найти и в алхи­ми­ческих и иных гермети­ческих теориях, но лучше искать в чистом виде в босом

Писании. В начале 22 стадии эти же цен­ности превраща­ются в единый «кристал­л», но работать с ним может то­лько сам Воланд, демо­нстрируя публике не очень понятные ей результаты. И то­лько в завер­шении 22 стадии эти же цен­ности превраща­ются в драгоцен­ный сосуд, из которого может напиться невеста Воланда.

Ну что же, очень остроумная теория вырисовыва­ется, не хуже других. Но то­лько при чём здесь Берлиоз? Воланд не может льстить редактору, тогда, наверное, ирони­зирует, называя его не слишком убеди­тельные воз­ражения теорией. Раз­ве что Бездомному логика Берлиоза могла показаться остро­ум­ной. Нет, что-то здесь не так. И потом, получа­ется, что драгоцен­ная чаша солидной и остроумной те­ории была скрыта внутри этой самой головы?

Выходом из ситуации будет напомнить, что Берлиоз как кол­лектив­ный образ – это в том числе и Булгаков. И наоборот, Булгаков как лич­ность – это в том числе Берлиоз. Мы уже предполагали, что отрезан­ная в начале 1930-х годов голова Берлиоза – это твор­ческая часть гума­ни­тарной интел­ли­ген­ции. Такие гении как философ Лосев, экономист Конд­ратьев, историк Гумилёв и сам Булгаков вы­ну­жденно тво­рили в отрыве и изоляции от омертвев­шего корпуса гума­ни­тарной науки. Поэтому нас­то­ящим Предтечей является не то­лько сам Булгаков, но собира­тельный образ головы Берлиоза.