Год быка--MMIX

В то же время в бывшем «имперском центре», противостоящем заокеанскому «Терминусу», современная психология, потыкавшись в догматические тупики фрейдизма, тайно обращается к отвергнутым модерном вечным ценностям. Карл Густав Юнг фактически возрождает и переводит на язык аналитической психологии основные идеи из учения о личности апостола Павла. Но сам Юнг не решается открыто выйти за рамки естественнонаучного мировоззрения, поскольку дорожит своим социальным статусом в научной корпорации.

Парадоксально, но наиболее свободной от социальных условий и условностей становится историческая и психологическая мысль там, где картезианское мировоззрение стало абсолютно гос­подствующим и даже подавляющим. Там, где шаг влево или вправо от картезианских догм считался попыткой к бегству и карался реальным расстрелом. Там, где даже родственный фрейдизм считался ересью для официального экономического детерминизма. В таких условиях мыслящим личностям ничего не оставалось, как уходить в подполье, в глухие катакомбы, писать не для современников, а для потомков, зашифровывая свои открытия древним шифром. Однако именно в этом самом под­полье, так похожем на форму существования «Второй Академии», возникает абсолютная свобода для полёта теоретической фантазии, а также психологические условия для интуитивного общения с кол­лективным опытом человечества.

Поэтому в итоге вышло, что гипотетическая модель и прообраз методологии будущей гумани­тарной науки, созданные художественным методом Булгакова в жесточайших условиях советской России, имеют на порядок большую глубину и сложность, чем такая же модель Азимова, созданная вроде бы в условиях полной внешней свободы. Разница хотя бы в том, что Булгакову принудительно оборвали или максимально осложнили внешние связи с творческой средой, а Азимов был полностью включен в среду, зависим от нее материально и психологически. Именно поэтому он решился на окончательный разрыв с картезианством лишь в самом конце последней трилогии-продолжения.

Таким образом, мы уже начали сопоставлять позиции двух авторов, зависящие от условий их работы. И в процессе сопоставления обнаружили наиболее подходящие прототипы самого Терминуса и Имперского центра. В самом деле, 1942 год – время начала работы Азимова над первой трилогией «Foundation» – это разгар Второй мировой войны, в которой США с их генетически антиимперской идеологией, находящиеся на другом «конце» Земного шара, вступают в борьбу с бывшим Имперским центром. Где-то на «другом краю» Империи находится «второй» (для США), а на самом деле – «первый фронт» борьбы с имперской Европой. При этом «Второе Основание» находится географи­чески в самом, что ни на есть бывшем центре европейских империй.

Более того, при сопоставлении с расшифровкой автобиографического слоя булгаковского Ро­мана, его тесных связей с тайным обществом «Атон» во главе с таинственным Роберто Бартини, являвшимся ближайшим подручным самого «красного императора», догадка или интуиция Азимова о местонахождении и роли «Второй Академии» становится едва ли не провидческой. Если, разумеется, речь не идет о банальной утечке неясных слухов из околомасонских источников.

Впрочем, при совпадении антиимперской роли заокеанского Терминуса, его описание не впо­лне подходит для благодатной и богатой ресурсами Северной Америки. Зато в военные и после­военные годы, то есть в период написания Трилогии, случился еще один геополитический проект, который должен был быть близок Азимову. Созданное общими усилиями двух антиимперских центров Государство Израиль находится на земле хотя и обетованной, но почти лишенной при этом ископаемых, включая самый простой и самый нужный из минералов – пресную воду.

Поэтому первую Трилогию Азимова можно рассматривать и как отражение и осмысление нового мира, вырастающего на руинах большой имперской эпохи, и как попытку воздействовать на элиты, направить развитие важнейших проектов новой, послевоенной эпохи по некоему разумному руслу. Вполне достойная и единственно верная позиция для писателя. А как же еще иначе должен поступать умный и честный человек, обладающий к тому же определенным влиянием на читателей?

Представим на минуту, что Израиль на самом деле стал научным и образовательным центром для соседних стран и преимущественно через такие связи влиял бы на развитие всего Ближнего Востока. Разве плоха сама идея? Даже если ее в реальных условиях глобальной холодной войны можно было осуществить лишь частично. Все-таки Израиль своим существованием послужил стиму­лом к модернизации своих неспешных соседей. В реальной послевоенной политике это «третье основание» предпочло роль глобального игрока на противоречиях двух «антиимперий», сложившихся из осколков прежнего «имперского центра». Хотя в связи с окончательным кризисом прежнего миропорядка, у ближневосточного «терминуса» есть еще шанс последовать советам Азимова.