Год Крысы

По пути я растолкал компанию таких же пьяненьких студентов, каким я был раньше. На улице резко похолодало, отчего трава умерла, небо сгорело, а воздух стал тяжелым, железным. И окружающие – будь это измерения, свет, и их заклятый друг – время – это все мои враги. В них я купаюсь, кипячусь, становлюсь с каждым днем только хуже. Так я себе неприятен, слов не подобрать! Лжец, зовущий себя ангелом. Молчун, что зовется праведником. Тот, кем я хотел бы быть, ненавидит меня за то, что я есть. Избегая людей, я обошел дом, прыгнул во дворы. Машины крыли холодок и ошметки голубей, сожженной неподалеку голубятни. Ее успели потушить, силами сотрудников пожарных служб, а мясо бросили – кто-нибудь доест. Голуби кусали своих товарищей, затем их раздирали вороны, а по утру уберут люди, не оставив утру ничего. Я закрывал лицо от холода воротником и ждал сладостной минуты облегчения: когда голова коснется ровной поверхности, когда содержимое желудка станет бывшим гостем. Бежал я именно к этому, а не от чего-то, да-да. Потому что убежать невозможно. Догнать – наверняка. Вокруг не было ничего возвышенного и прекрасного, один только восторженный ужас, скрывающий тайну. И я ее знаю, а другие нет. Хожу, качаюсь в два лица, никому правды не узнать – запевал я по пути.

Ненавижу быть пьяным, слишком чувственным. Меня рвало на детской площадке, достаточно далеко от дома Оксаны, чтобы она не вздумала меня догнать и найти. Спокойно, стоя на коленях, опустив голову в квадратный мусорный бак, я глоткой выводил завтрак, обед и ужин, оголяя желудок насильно. Зазвонил телефон, я потянулся к нему замерзшими руками:

– Але?

– Федя, не разбудил? – кричал Сергей. – Отлично! В общем, все, нашел я их.

– Кого?

– «Год Крысы». Завтра бери себе билеты в Новосибирск, поедешь с ними лично общаться.

– А не проще им позвонить?

– Отказываются общаться. Мой друг давний, Витя Целюсин, режиссер-постановщик, очень знаменитый. Типа, знаешь, там билеты по десять тысяч рублей стоят, ха-ха, – Сережа аппетитно жевал, держа телефон прямо у рта.

– Что с ним?

– С ним все в порядке. Вот он приехал в столицы с постановками. Я его спросил, знает ли он и – оп, раз – он с ним только недавно общался. Значит – жив. Два – тот продолжает музыкой заниматься, а значит – может выступать. Ну, тот, который, короче, читал.

– Алеев, да?

– Короче, он живет в Новосибирске сейчас. Я те перешлю инфу всю. Витя вот только что прислал, а, – кто-то позвал Сергея к себе, после чего его речь ускорилась, – там уж разберешься. Договор распечатай, возьми с собой, договорись там, если что, мне наберешь.

– Да как я с ним договорюсь-то? – не понимал я. – Дохуя ответственности.

– Покажешь сумму и сразу захочет. Я тебе все написал вроде. Давай.

Я поднялся с колен, отряхнулся и замер. В какую сторону идти – не знаю. Наверное, в ту, где света больше. Метро оказалось закрыто. До открытия – два часа, а в ушах рев умирающих от холода бомжей. Я рядом с ними грелся и боялся, хоть им до меня не было никакого дела.

9.

Хорошие деньки заканчиваются незаметно, как бы сильно ни чувствовалось их наступление. Так у меня резко не выдержала психика, и я слег еще на несколько недель в кровать. Ничто не давало повода вставать. Солнце терроризировало меня, заставляя сбрасывать засохшую кожу. Лежал, как дерево, срубленное бравыми мужиками на лесоповале, и ждал, пока кто-нибудь обкусает, и вечный круг репродукции продолжится. Какой же я бедный и жалкий!

– Это болезнь, болезнь, – говорил я себе.

Да только понимать не получалось. День ото дня становилось хуже. Просыпался я поздно, и повезет, если захочется вылезти из кровати. Готов поклясться – еще чуть-чуть, и я бы под себя ходить начал. Лера держала Кирюху от меня подальше. Вряд ли бы он запомнил что-то, но видеть таким отца нельзя.

– Лера, – прошептал я ей перед сном.

– Женя, что такое?

– Закрой зеркало.

– Ты же не помирать собрался? – она пыталась развеселить меня.

– Закрой. Закрой, пожалуйста.