Год Крысы

За спиной что-то разбилось. Я неохотно оторвался от окна, чтобы увидеть на красном ковре стеклянную пыль и несколько крупных осколков, напоминающих клювы съеденных птиц. Не раздумывая в моих руках, будто бы из ниоткуда, появился совок и метла. Шуршало стекло, непрошенный лучик солнца гулял по сетчатке и подпевал мне:

И небо ярче, и крик погромче,

Пух куда-то далеко уносит.

И город меньше, и толку больше,

Пух куда-то людей уносит.

И мою ничтожность унесло куда-то с этим ветром. Я накинул рубашку, завязал шнурки на кроссах и вышел на улицу впервые за месяц, наверное. Потерялся во времени, оно не прощает такого; накинуло на меня тонну вопросов, которые пытались развеселить или расстроить. Что-то о жизни, что-то о будущем… Ножки ровно шли по асфальту, кривились в траве и грязи. Стоило тропе закончиться ничем, я разводил руки, как канатоходец, и шел по бордюру, пугая и так ошарашенных водителей транспортных средств. В детстве мне это нравилось, и сейчас по-настоящему приятно, но никакой ностальгии в чувствах не было. Могу позволить побыть себе ребенком, хотя бы в нелегком пути незнамо куда. Я не заметил, как дошел до студии. Окружающее стало понятно, когда моя рука прикоснулась к холодной ручке подвала. Аппарат был все это депрессивное время подключенным, а я забыл… Напевая песню про пух, я создал новый проект, настучал ритм, выбрал два аккорда, просто чтобы были, поднес губы к микрофону и замолчал. Не хотелось петь. Только напевать в никуда, где никто не слышит. Где каждое слово что-то да значит.

Я посидел на базе примерно час, бросая сигарету за сигаретой в банку из-под фасоли. Совсем недавно процесс шел как по маслу. Сел, написал, свел, отлично, а теперь даже желания нет. Что мне интересно? Да особо ничего, и миру приносить я тоже особо ничего не хочу. Какие-то есть резкие возгорания, но они тушатся быстро. Вот задумал одно, а затем кажется этот огонек всего лишь гаснущей искрой невесомой. Что делать дальше – я не знаю. Задумаюсь о чем-то, и моментально два выстрела:

– Да!

– Зачем?

Второй попадает в голову, а первый – в сердце. Понятно, почему дальше ничего не движется.

Тяжелые дни, с каждым днем – тяжелее. Становится многое непонятно. Просыпается страх, что следующая песня – последняя; что больше никогда не придумать историю или персонажа; что каждый следующий хуже предыдущего. Я улавливаю эти повторения, но все равно поддаюсь их содержанию; оно же как раз приводит к меланхолии. Открываться чему-то новому тяжело с закрытыми глазами. Новому кругозор нужен, а он сейчас в другом совсем… Где-то в себе. Умора! Так сильно себя люблю и уважаю, что даже вовне посмотреть не могу! Евгений Алеев, композитор! Вешай, блять, на петлю в кабинете музыки. Хах, так было раньше! Вот это смешно! Знаю – было, вспоминаю, смеюсь, оно всегда проходит. Но вдруг однажды не пройдет?

Болезнь с каждым годом становится сильней. Или я становлюсь слабее? Иногда она как маленький паразит: укусит, впрыснет яду, зашипит и – в щелочку неведомую. Чтобы обождать момент и повторить процедуру. Раньше попроще было… погрустил, погоревал денек-другой, а потом снова в прежнее русло. Только тогда я и подумать не мог, что это какое-то недомогание. Так, меланхолия, иное отношение к вещам и событиям; какая-то красота в уродстве и тупости человека. Оказалось, нет. Другой угол обзора – не более чем свернутая болезнью шея. Вечное пребывание в подавленной ненависти, к чему? – ни один врач не объяснит, а я не вспомню – нерешенная загадка. Слишком много я думаю о том, а не это ли и есть тот сок, которым я заливаюсь, чтобы творить? Творю ли я или моя болезнь? Если вдруг она пройдет, и я выздоровею – останусь ли я собой? Ведь… Я не есть болезнь, нет? Нет? Бред, все это бред, не верю. Подозреваю, но не верю.

Такая комедия развернулась бы на сцене: главный герой, пусть он будет бардом. Его речь – мед на уши, образы, выпадающие из его рта – гипнотизируют! – а звуки, что издает он щипками по своему безымянному музыкальному инструменту, отключают мыслительные процессы других людей. Этот бард, естественно, гордится своим дарованием; называет его: «талантом» при женщинах и «мастерством» при завистливых мужчинах. Не забывает при случае похвастаться своей особенностью. И ночью в свете фонарного столба, шея барда раскрывается, как бутон, и оттуда выползает существо, похожее на богомола и говорит:

– Смотри на меня, человек. Я тот, кто формирует те сладкие картины в твоем сознании; я – электронный импульс, что движет твоим языком и пальцами. Я – то, что руководит твоей неразвитой душой. Многие годы мы с тобою вместе, но сейчас, я вижу – ты подрос, как и я. Но скоро мне придет конец, а потом и тебе. Хочешь ли ты путь, что нам предначертан, в гиену огненную или в блаженные сады пройти со мною? Или же последние роковые дни ты проведешь без меня, купаясь в радости осознания самого себя, настоящего?