Год Крысы

Андрей ушел к своим друзьям. Те посмотрели на меня и засмеялись. Разговоры вокруг мгновенно прекратились и стали похожи на оглушающий шепот или рев осиного улья. Злые слова бегали по губам от человека к человеку. Клянусь, я слышал. Люди переглядывались и не верили тому, что им рассказали. Тот, кто решил поделиться – он и сам не верил, но почему-то ему было необходимо рассказать услышанное другому. Цепная реакция. Поднять свою значимость среди людей, распространяя обман и ложь. На добро сил ни у кого нет, добро никому неинтересно. Лица людей вокруг менялись. Каждый, услышав сплетню, поворачивал голову в сторону Сергея. Вскоре не осталось никого, кто не осуждал его взглядом. Ко мне стали постепенно подходить другие знакомые, коллеги и спрашивать, а правда ли то, что Сергей избил женщину?

– Нет, неправда.

А правда ли, что он ее изнасиловал прямо на работе?

– Какой бред!

А правда, что он ее сначала напоил, а потом повез к себе, где долго на нее кричал, а потом изнасиловал?

– Ребята, вы серьезно?

А правда, что он угрожал смешать ее с грязью, если она попробует рот открыть? Женщинам ведь в России не верят.

– Отвалите! – крикнул я.

Темнело. Люди продолжали веселиться, не забывая распространять новость дня. Сергей тем временем продолжал играть в пинг-понг, не подозревая, что несколько десятков человек успело забыть о том, кем он был до этого; сколько добра он миру сделал и сколько зла не совершил. Вердикт был вынесен заранее; вердикт всех устраивал. Сложно представить, что человек делает добро, ведь не быть мудаком – это всеми признанная норма. При этом мало кто задумается, а не может ли мудак творить добро? Нет, окружающим хотелось верить в то, что есть среди нас плохие люди и они обязательно те, кто преуспел; кто в чем-то хорош; кто всегда на виду. Бродит мишень по городу, и целятся в нее, целятся и ждут долгожданного сигнала «огонь». Не успел я подойти к Сергею, как он закончил игру. Радостно положил ракетку и протянул руку проигравшему. Тот отстранился, отклонил рукопожатие.

Тогда Сергей и заметил, с каким отвращением смотрят на него люди. Также внезапно, как они перешли с разговоров на шепот, также они загрохотали между собой. Подошел один человек, затем другой. И Сергей посыпался. Слово за слово, донесли до него выдумки из разных ртов. Якобы «они слышали». Нет, додумали, представили, насытили собственным негативом и обвинили. Сергей уходил от таких людей к другим, но и те встречали его недоверчиво, скрывая неприязнь. Постепенно люди перестали скрывать свои мысли и прямо высказывали ему в лицо, что накопилось за долгие годы знакомства. Столько ножей трезвым было вытерпеть невозможно, и Сергей бросился к выпивке. Я не заметил, как он напился. Губы покраснели, не то от помады, не то от ударов. Он метался туда-сюда, то исчезал, то снова появлялся. Проморгал я момент полета вниз. Поздно решил за него – пора домой.

Я выхватил Сергея из толпы, когда он пытался что-то объяснить якутке, стоявшей в очереди в уборную. Схватив за воротник, я повел его к дороге, где Сергея вырвало желтой смесью. Он упал на колени и не мог подняться, так плохо ему было.

– Ты чего? – спросил я. – Сплетни дошли?

– Это полный пиздец, Федя. Тебе надо от меня бежать.

– Почему? Куда я убегу-то?

– Эти феминистки, либералы…

– Те же самые фашисты, Сережа.

– Я же никому зла не хотел! Я никого не обижал! – рыдал Сергей у меня на руках. – Я хороший человек, добрый.

– Да, Сережа, ты хороший. Кто бы там про тебя что ни говорил, я знаю тебя и готов поддержать.

– А никто больше не поддержит. Ни один музыкант, ни один друг. Они отвернутся от нас, понимаешь? Мы обречены маргиналами стать в этой либеральной диктатуре.

– Ну и что! – прорывал я к душе. – Справимся!

– Нет, ты не понимаешь. Ты молодой, ничего не понимаешь, – он протер лицо рукавом, тем самым размазав куски рвоты и сопли. – Узнают об этом из условного Альфа-банка, и у нас сразу минус спонсор, меня заставят продать свою долю везде, где только можно. Федя, меня отменяют!

– Нет, не говори так, – силой и волей я убедил его подняться. Нельзя было нам возвращаться к тусовке. Пройдя несколько метров до аллеи, ведущей к Арбату, я вызвал такси Сергею до дома. Он не прекращал плакать.

– Никто со мной связываться не захочет, Федя. Тебе нельзя быть со мной рядом. Никому нельзя!

– Сережа, прекращай. Ты и я знаем, что ничего на самом деле не было.

– А она мне сказала, – заикался Сергей, – что я пожалею. Она подставила меня, Федя. Подставила!

– В смысле?

– Подставила меня, обманула. Мы выпили с ней, чуть-чуть. Ты же знаешь, я малясь. Ногами размахивает, волосы причесывает, вырез показывает. И шепчет мне на ухо, что я пожалею.

– Это когда было? – разгневался я. – Когда с группой решилось?

– Да.

– Сука!

– Федя, мне нельзя домой, – Сергей попытался подняться, за что полетел лицом в землю, вытоптанную москвичами и гостями столицы. – Никак нельзя. Я не усну, буду плакать. Мне к любимой надо.

– Какой любимой? – я вернул его на место, хоть он и сопротивлялся. – Ты себя в порядок приведи, успокойся.

– В блядюшник мне надо, в Питер.