Годы странствий Васильева Анатолия

Но мастер и меряется траекторией своего пути. А она (как и траектория полета истинного поэта) всегда трагична, надорванна, порой размазана пунктиром ружейных выстрелов. Мне важно было эти художественные путешествия в «чужестрании» показать изнутри. И видимо, надо здесь, в последней главе, сказать наконец прямо — это всегда среда недопонимания, это поле труднопреодолимого тупика, глухоты окружающих, недочувствования коллег. Несмотря на выдающиеся произведения, смысл которых раскрывается постепенно, во рту остается этот привкус горечи — как ощущение поражения (в восприятии чужестранцев — да и в собственной стране, которая давно уже осталась позади!), — ощущение неминуемой гибели, которого не преодолеть… «О Руская земле! уже за шеломянемъ еси!»

Поневоле пришлось заканчивать книгу именно материалом о природе насилия, о судьбе России. И о том, что всем в общем-то — глубоко на это наплевать… А ведь Васильев всегда оставался верным хроникером-художником, истинным летописцем своей страны: и во «Взрослой дочери молодого человека», и в «Серсо», и вот теперь — в этой своей «Империи». Потому и для Ильи Хржановского западная история «Дау» закончилась, по существу поражением — и в профессиональной среде (где отказались принять), и у широкой публики (где люди просто не знали, замерев в растерянности, что же делать с этим перцептивным опытом). Мне кажется, что вся история «Дау» идет хорошим постскриптумом (прямо как «Заключительное ненаучное послесловие к „Философским Крохам“» Кьеркегора) к прежней художественной жизни, что уже не вернется, но многое выражает в нашей судьбе. Да и в судьбе самого Васильева в том числе (он всегда любит повторять, что поэт отличается от литератора как раз этой тенью судьбы, ее накатом и ударом ножичка исподтишка… каким к черту перочинным ножичком? — дубиной!)…

Красота меряется только глубиной провала, когда сердце ухает вдруг с высоты — да в бездну. В-без-дна… чтобы каким-то чудом оттолкнуться и выпрыгнуть случаем наружу. А искусство меряется степенью сжатия, диалектикой свободы и насилия у перформера, у режиссера: шедевр, как вещество, продукт нуждается прежде всего в процессе возгонки — в той самой алхимической колбе, поставленной на огонь. И художник — всегда насильник, он даже обязан им быть. Этому меня научил Арто.

Орелиано Тоне и Брижит Салино (Aureliano Tonet et Brigitte Salino): Этот modus operandi Хржановский применяет повсюду. Английский сайт «Гласдор», позволяющий работникам анонимно оценивать условия труда, опубликовал очень негативные отзывы: в «Феномен Филмс» царит харассмент и распространено психологическое насилие. Так, в Париже Лора, профессионально работающая в кино, прошла четыре собеседования на пост, суть которого так ей и не объяснили. После последнего ее физически стошнило. Это было в конце 2018 года в театре «Шатле», в зале, оформленном как секс-шоп. Среди прочего ее спрашивали: «Вы уже прикасались к трупу? Мы хотим задействовать в проекте умирающих и проституток, вам это противно?» Затем появился режиссер. «Оценивающе окинул меня взглядом с ног до головы, — рассказывает Лора, — и предложил стать его ассистентом, но я ответила, что извращенцам не помогаю». «Мне непонятно, как муниципальные учреждения могут содействовать проекту, в котором женщин, в том числе уличных проституток, спаивают и насилуют», — возмущается Мадлен Да Силва, помощник мэра в Сен-Дени, она вместе с целой группой женщин готовится подать на Хржановского в суд, хотя самого фильма не видела…

«À Paris, „DAU“ sème le trouble et les roubles» («„Дау“ в Париже сеет смуту и разбрасывает кругом рубли»). «Le Monde», 19 января 2019 года