История нобелевского лауреата Льва Ландау превратилась не в байопик, но скорее в раздвоенную линзу, предлагающую нам двойной взгляд на болезненную и преступную русскую историю. Превратилась в «Дау», именем которого и назван весь проект (сам Дау — знаменитый петербуржский дирижер, наш русский грек Теодор Курентзис — Teodor Currentzis, — уже имевший поразительный музыкальный и авангардный опыт фестиваля-школы «Территория» и позднее — пермских Дягилевских фестивалей). Сталинские времена и их перекличка с современностью. «На первый-второй рассчитайсь!» Тут хорошо виден характер существования этих интеллектуалов-физиков, этого цвета нации, в неком привилегированном Институте, который по сути своей немногим лучше любой гулаговской шарашки. Непрерывные ночные обыски и аресты в относительно роскошной коммуналке для высоколобых, с пьянками по будням и застольями по праздникам… Но вот один из центральных персонажей «Смелых людей», старательный конформист, регулярно выступающий на всех собраниях, трусоватый еврей-физик, начальник лаборатории — дай мне бог сказать «нет», так же как он это сказал, если придется стоять размазанной по стенке, в последнем унижении, — дай мне бог иметь силы, чтобы сказать «нет» мучителям и палачам…
Вот тут стоит обратиться к наиболее интересной стороне самого проекта Ильи Хржановского — к работе с перформерами. Известно, что единственной профессиональной актрисой была украинка Радмила Щеголева. Все остальные набирались либо среди людей известных, ярких личностей и профессионалов в самых разных областях, либо же рекрутировались под определенный типаж, когда ценится прежде всего способность задержать на себе взгляд неискушенного зрителя. Главное, что все перформеры работали в технике свободного вольного сочинения, или импровизации, следующей некой предварительной структуре. Иначе говоря, готового сценарного текста не было вовсе, обговаривались заранее (с режиссером, иногда с партнером) лишь некие
Если говорить о визуальной, «киношной» стороне представленных фильмов, то прежде всего бросается в глаза давящая клаустрофобия теснящихся образов. Тесные комнатки аспирантской коммуналки, столы и стулья, стоящие впритык, громоздящиеся стопками вещи. Вот тут пьют до потери сознания, тут же, за занавеской, за фанерной дверью — наспех, грубовато трахаются на мятых простынях, запутавшись в сатиновых купеческих одеялах… Мертвенный свет фонарей во дворе. Тягостная скученность жалкого быта, обшарпанной мебели в сценах ночных обысков… Неизменно проходящие парами по дорожкам и коридорам охранники, агенты НКВД или просто молчаливые дворники… Словно один из лучших евангельских образов с поправкой на советские времена: «как бы сквозь тусклое стекло», но с размытой, размазанной кровью, стекло замурзанное, забрызганное — и время прошло, и кровь слишком разлеталась каплями.