Годы в Белом доме. Том 1

В субботу утром 10 июля нас отвезли в Запретный город, бывший императорский дворец, построенный в XV веке. Огромная территория, обычно привлекающая туристов, была закрыта для посещений на полдня, чтобы для нас, шести американцев, могли провести отдельную экскурсию. В сопровождении Хуан Хуа мы были проведены по его дворам с прекрасной планировкой, залам и садам, удивлялись, как и все другие иностранные представители, бывавшие здесь до нас, роскошной архитектуре в красных и золотых тонах, резьбой по камню и бронзовым львам. Желтые крыши, казалось, ниспускались, подобно водопаду, в пруды из песка, который покрывали многие площади. Огромные пространства, которые когда-то были резиденцией китайских императоров, веривших, что это центр вселенной, и на продолжительные периоды времени превращавших свои притязания в реальность. Директор всех китайских археологических музеев повел нас на выставку недавно откопанных сокровищ (многие из них позже выставлялись в Соединенных Штатах).

В полдень наша встреча с Чжоу возобновилась в здании Всекитайского собрания народных представителей, этом гигантском сооружении, – представлявшем собой нечто среднее между неоклассицизмом Муссолини и коммунистическим барокко, – смотрящем на Запретный город и построенном за 13 месяцев в 1959 году на празднование 10-й годовщины коммунистической победы в китайской гражданской войне. Каждый большой зал внутри здания был назван в честь какой-то провинции Китая. Там имелся банкетный зал, который мог вместить несколько сот человек, по крайней мере, один театр, а также множество других мест для заседаний. Мы встретились в зале провинции Фуцзянь, названном в честь провинции, расположенной напротив Тайваня, тонкость, которая – как и интервью Сноу – к сожалению, мною была не понята, поскольку в то время я не знал названия зала и, к своему сожалению, не понимал его значения. В непроходимой тупости есть свои преимущества. (Чжоу был вынужден указать на все это во время следующей встречи, когда мы заседали в другом зале.)

Настроение на этот раз отличалось от того, какое царило в предшествующий вечер. Не тратя времени на прелюдии, Чжоу начал мощное представление китайской точки зрения. Не прибегая к пустой риторике, Чжоу высказал многое из того, что я позже узнал как китайская коммунистическая заповедь – о том, что «великий бунт в Поднебесной», что Тайвань является частью Китая, что Китай поддерживает «справедливую борьбу» северных вьетнамцев, что большие державы сговариваются против Китая (не только Соединенные Штаты и Советский Союз, но также и милитаристская Япония), что Индия является агрессивной, что Советы жадны и угрожают миру, что Китай никогда не будет и никогда не захочет стать сверхдержавой, наподобие Америки и России, что Америка находится в трудном положении из-за того, что мы «протянули свои руки слишком далеко». Чжоу произнес этот длинный злой перечень и завершил все многообещающим вопросом – есть ли смысл, с учетом наших таких больших трудностей, в президентском визите.

Я ответил так же жестко, указав на то, что Пекин поднял вопрос о президентском визите и что мы не можем принять никакие предварительные условия. Я больше этот вопрос даже не стану поднимать. Китайские руководители должны сами решить, приглашать или нет. Я затем начал намеренно резко давать отповедь пункт за пунктом в ответ на выступление Чжоу. Он остановил меня после упоминания первого пункта, сказав, что утка остынет, если мы сперва не поедим.

За вторым завтраком с «уткой по-пекински» настроение изменилось, и сердечность Чжоу вернулась. Когда завтрак окончился, Чжоу затронул тему «культурной революции». Я высказался в том плане, что это внутреннее дело Китая, но Чжоу продолжил, настаивая на том, что, если мы должны общаться друг с другом, понимание этой драмы будет иметь решающее значение. Тактично маскируя несомненную боль, Чжоу описал Китай разрывающимся между страхом бюрократизации и эксцессами идеологического рвения. Он обрисовал дилемму общества, воспитанного в вере в единую истину, когда неожиданно множество фракций, представляющих различные истины, стали сражаться на улицах до такой степени, что плоды 50-летней борьбы оказались под угрозой. Он вспомнил, как был заперт в своем кабинете на несколько дней «красными охранниками», хунвэйбинами. Он поставил под сомнение необходимость таких кардинальных мер, но Мао был мудрее. Он был проницательным человеком и мог заглянуть далеко в будущее. Бросая ретроспективный взгляд, я сомневаюсь в том, что Чжоу вообще поднял бы этот вопрос, если бы он не захотел отмежеваться от «культурной революции», хотя бы до какой-то степени, и дать понять, что она окончена.