Годы в Белом доме. Том 1

Ни один отчет о секретной поездке не может быть полным без рассказа о моих рубашках. Помня о всяких превратностях суматошной 12-дневной поездки по всей Азии, я попросил моего помощника Дэйва Гальперина гарантированно отложить пару чистых рубашек в течение всего длинного маршрута специально на Пекин. Вне сомнения, я напоминал Гальперину об этой необходимости несколько раз с моей обычной настырностью. Когда пакистанский самолет взлетел из аэропорта Чаклала и стремительно подлетал к Гималаям, Гальперин, возвращаясь на горную станцию с секретной службой, был в шоке, обнаружив, что отложил рубашки так старательно, что я не взял их в свой багаж. При этой мысли ему стало физически плохо. Я был в ужасе, когда в самолете захотел сменить рубашки перед прибытием в Пекин. Тут я стал вспоминать гальперинское имя такими словами, которые нельзя назвать ласковыми, как обычно выражал бы свои чувства к нему. В отчаянии я одолжил несколько белых сорочек у Джона Холдриджа – выпускника Вест-Пойнта ростом 189 сантиметров, фигура которого никак не совпадала с моим более плотным телосложением. На фотографиях, снятых на память китайцами нашей группы во время нашей экскурсии по Запретному городу, у меня весьма загадочная улыбка на лице, в облачении, в котором я выглядел как человек, не имеющий шеи. Но дело было не только в размере одеяния, поскольку эти рубашки, принадлежащие старому специалисту по Азии, были с заметными этикетками «Сделано на Тайване». Я говорил правду в буквальном смысле слова, когда говорил нашим хозяевам, что Тайвань очень близок мне.

Потом случилась драма с Джеймсом Рестоном. Скотти Рестон, присутствие которого в Пекине вызвало так много беспокойства в Белом доме, естественно, никакой проблемы для китайцев не составлял. Он с женой прибыли в Южный Китай 8 июля, за день до моего прибытия в Пекин. В Гуанчжоу их официальный сопровождающий сообщил им об «изменении планов». Им надлежало задержаться в районе Гуанчжоу на два дня и отправиться в Пекин поездом вечером 10 июля. Они прибывали в столицу утром 12 июля. Рестон высказал протест и попросил немедленно отправить их в Пекин. Но «Нью-Йорк таймс» не вызывает такого ужаса в Китае, как в Вашингтоне. Ему сказали, что вопрос не обсуждается. Чжоу Эньлай радостно проинформировал меня 10 июля о том, что Рестон едет поездом медленной скорости, в результате чего его приезд в Пекин удобно откладывается на дату намного позже нашего отбытия.

Рестону было сказано утром 15 июля о сообщении о том, что я находился в Пекине. Это задело его больше всего. «В то самое время, – вспоминал Рестон позднее[249], – или примерно в то, как мне кажется, меня схватил приступ боли в области паха. К вечеру у меня поднялась температура 39,4 градуса по Цельсию, и в своем бреду я мог видеть г-на Киссинджера плывущим по потолку моей спальни, улыбающимся мне из угла крытого двухколесного экипажа рикши». Оказалось, на самом деле это не было элементарной журналистской обидой, а самым настоящим острым аппендицитом. Ему вырезали аппендикс 17 июля в «Антиимпериалистическом» госпитале (подлинное название того времени помещения, построенного в 1916 году фондом Рокфеллера, позже переименованного в госпиталь «Дружбы» ко времени визита Никсона)[250]. Акупунктурные иглы были воткнуты ему в локти и ниже колен, чтобы облегчить послеоперационный дискомфорт. Пока он лежал в постели с торчащими иголками, никакая медицина, даже китайская, не могла облегчить муки, которые он чувствовал, будучи так близко и, тем не менее, упустив такую огромную сенсацию.

Мы с моими коллегами вылетели обратно в Пакистан 11 июля в состоянии огромной эйфории и нагрузились последним набором китайских блюд, поставленных на борт самолета, а также последним изданием на английском языке трудов Мао и фотоальбомами нашего визита, подготовленными в течение ночи.

Мы с Лордом составили отчет президенту. Его выводы обобщили, возможно, излишне восторженное и не очень скромное состояние души:

«Мы заложили для Вас и Мао основы, которые помогут перевернуть страницу истории. Но у нас не должно оставаться иллюзий относительно будущего. Глубочайшие различия и годы изоляции стоят между нами и китайцами. Они будут проявлять твердость до и во время встречи на высшем уровне по вопросу о Тайване и другим важным вопросам. И они будут непримиримыми врагами, если наши отношения будут испорчены. Моя оценка этих людей состоит в следующем: они очень сильно проникнуты идеологией, вплоть до фанатизма по силе своих убеждений. В то же самое время они продемонстрировали внутреннюю уверенность, которая позволяет им, не нарушая своих принципов, быть основательными и надежными в делах с другими.

Более того, процесс, которому мы сейчас дали начало, вызовет огромнейшую ударную волну по всему миру…

Так или иначе, но мы хорошо понимали все риски, когда вставали на этот курс. Мы знали, что альтернатива нас не устраивает – продолжающаяся изоляция от одной четвертой самых талантливых людей мира и от страны, богатой прошлыми достижениями и с будущим потенциалом.