Годы в Белом доме. Том 1

Дипломатия «треугольника», в которую мы теперь включились, в глазах общественности не была, по вполне понятным причинам, оценена моментально и всеми. Неуклюжей попыткой было бы натравливать Китай против Советского Союза. Разыгрывать «китайскую карту» не входило в наши планы. Китайско-советская вражда развивалась по своей собственной динамике. Не мы ее создавали, мы на самом деле были не в курсе ее накала большую часть того десятилетия. Ни Пекин, ни Москва не ссорились друг с другом ради того, чтобы заручиться нашей поддержкой; они заручались нашей поддержкой именно в силу того, что ссорились между собой. Мы не могли «воспользоваться» этим соперничеством; оно само собой воспользовалось. До той степени, до какой мы бы пытались усугубить это соперничество, до той степени мы бы пострадали в других отношениях. Как это ни парадоксально, мы могли бы даже насторожить и встревожить Пекин, если бы стали так действовать: говорить о «китайской карте» означало бы, что из-за цены мы не стали бы ее разыгрывать. Китайцы часто высказывали свое опасение, что в случае достижения своих целей с Москвой мы могли бы посчитать Пекин отработанным материалом. Мао предупреждал нас о том, чтобы мы «не становились на плечи Китая, чтобы достичь Москвы». Любая попытка манипулировать Пекином могла бы заставить Китай оттолкнуться от нас, возможно, пересмотреть все варианты отношений с Советским Союзом, обрести контроль над своей собственной судьбой. Точно так же любой наш шаг разыграть «китайскую карту» мог бы подтолкнуть Советы прекратить их кошмар в виде враждебных держав на двух фронтах ударом по одному направлению, пока не поздно, возможно, по Китаю, который был слабее и не защищен американской системой альянсов.

Игра, которая разыгрывалась, называлась равновесием. Мы не стремились присоединиться к Китаю в провокационной конфронтации с Советским Союзом. Но мы были согласны с необходимостью попридержать геополитические амбиции Москвы. Отправка боевых подразделений в Египет, обстоятельства, приведшие к сирийскому вторжению в Иорданию, создание военно-морской базы в Сьенфуэгосе и столкновения на китайско-советской границе были частью постоянного вызова равновесию, чему следовало оказывать сопротивление. Более того, как Китай, так и Соединенные Штаты хотели расширять свои дипломатические вариации: Пекину это нужно было для того, чтобы освободиться от самоизоляции, навязанной себе в период «культурной революции», Вашингтону – для того, чтобы укрепить безопасность в международной системе, которая менее зависима в плане стабильности от постоянного американского вмешательства.

Но если Китай и Соединенные Штаты оказались в одной упряжке, благодаря общей озабоченности, они не пришли к автоматическому согласию о том, как вести себя. В этом лежали семена будущих трудностей. Пекин вступал в конфронтацию с Москвой с таким же решительным и бескомпромиссным рвением, с каким раньше победил в гражданской войне. Вызов Пекина носил полемический и философский характер, он выступал не только против геополитических устремлений Москвы, но также и против идеологического господства. Мы соглашались с необходимостью давать отпор геополитическим амбициям, но нам совершенно ни к чему было оказаться вовлеченными в их идеологический спор. Кроме того, наличие огромного арсенала оружия массового уничтожения накладывало на нас ответственность доверительного характера за сотни млн жизней. Мы имели моральные и политические обязательства стремиться к сосуществованию, по мере возможности. Мы бы не дрогнули в связи с конфронтацией в случае брошенного нам вызова, но термоядерный век обязывает нас к взаимной сдержанности. Критики – в том числе и в Пекине – могли бы иронизировать над такого рода изысканиями и заявлять об их тщетности, но, как ни парадоксально, только занимаясь этим, мы смогли бы объединить вокруг себя наш народ, когда столкнулись с военным давлением.