Годы в Белом доме. Том 2

Таким образом, советская встреча в верхах началась при довольно благоприятных обстоятельствах. Тем не менее, она так и не обрела однородный характер саммита в Пекине. Она была более хаотичной и неровной. У нас было мало деловых связей с китайцами. В силу этого пекинская встреча на высшем уровне была сфокусирована на создание философских и психологических связей, в результате которых стало бы возможным создание скоординированной политики, основанной на общей оценке международного положения. Но в геополитическом плане мы слишком сильно соперничали с Советским Союзом, чтобы такой подход был применен в Москве. И советские руководители психологически не чувствовали себя в безопасности и были не расположены к нематериальным ценностям, чтобы им можно было доверять во время теоретических дискуссий. Они достигали возвышения хладнокровным уничтожением соперников, которые были также и их коллегами. Они едва ли стали бы доверять капиталистическим государственным деятелям больше, чем доверяли друг другу. Коллективное руководство усиливало беспокойство. Ошибка, совершенная коллективно, могла и не стоить жизни; провал, вызванный излишним доверием со стороны отдельного лица, представлялся непростительным. В силу этого советские руководители перестраховывались раз за разом при помощи документов и письменных толкований. Философские дискуссии явно заставляли их нервничать; они рассматривали их либо как какую-то уловку, либо как некую завесу. Они старались обходить их как можно быстрее, силясь добиться какого-то конкретного результата, который можно было бы подписать. В результате выходило, что даже письменные соглашения достигались за счет такой явной торговли на протяжении всего времени, что они оставались одиночными и условными; они оставляли мало отпечатков доброй воли. Создавалось ощущение, что только буквальное значение документов стало бы соблюдаться (если вообще таковое) и что то, что не было записано, не имело никакого значения для советского руководства.

На практике это означало, что дискуссиям между Никсоном и советскими руководителями недоставало главной темы. Прошла одна важная встреча по Вьетнаму. Для остального советские руководители встречались с Никсоном через нерегулярные промежутки времени, обсуждая целый ряд тем, включая Европу, Ближний Восток и экономические отношения, не добиваясь ни конкретных результатов, ни глубоких политических представлений. В целом выявились лишь официальные проявления стандартных позиций, не так сильно отличающихся от письменных обменов, которые проходили туда и обратно по закрытому каналу, от итоговых отчетов о завершенных переговорах или от предшественников более поздних переговоров. То, что еще оставалось переговорить, было дано на откуп Громыко и мне для заседаний поздними ночами в течение недели и встреч большей частью дня в воскресенье 27 мая, пока президент был на экскурсии в Ленинграде, а также 28 мая, пока он готовил свое телеобращение к советскому народу.

Дерганый ритм встречи на высшем уровне был осложнен тем фактом, что план проведения мероприятий в Советском Союзе, как представляется, носил приблизительный характер. Расписание встреч, напечатанное в наших программах, было по большей части чисто теоретическим. Подчас нас держали в ожидании, пока советские руководители совещались, участвовали в заседаниях политбюро или просто исчезали. Никто не был уверен ни во времени, ни в месте, ни в тематике встречи, независимо от того, о чем была достигнута предварительная договоренность. (Это касалось только высших руководителей. Громыко в качестве министра иностранных дел был скрупулезно пунктуальным.) Осталось неясным, были ли многочисленные отсрочки и постоянное изменение тем для бесед формой психологической войны или просто отражали советский рабочий стиль. В любом случае процедура никогда не отличалась разнообразием на протяжении моих деловых связей с советскими руководителями. Когда Брежнев посетил Соединенные Штаты в 1973 году, он сидел на своей веранде в Кэмп-Дэвиде на виду из коттеджа Никсона, разговаривая со своими советниками во время запланированной встречи с президентом, которого он заставил ждать два часа без каких-то объяснений или извинений. В тот же самый год после того, как меня заставили прождать четыре часа во время визита в Москву, я в итоге добился результатов, сказав представителю советского протокола о том, что всегда хотел провести свой зимний отпуск в Москве. Через полчаса объявился Брежнев (или он, так или иначе, был готов). Насколько это было возможно, Добрынин объявлялся во время этих незапланированных перерывов, он был учтив, он успокаивал, но явно был не в состоянии или не мог объяснить, что происходит.