Годы в Белом доме. Том 2

Имелось несколько причин для таких вмешательств на высоком уровне. Во-первых, одной из них была извечная проблема утечек информации. Указания делегации проходили через аппарат, который выдавал сотни копий каждого документа. Какими бы болтливыми ни были члены делегации, невозможно сохранять секретность, особенно по более всего чувствительным в политическом плане вопросам для обеих сторон. Во-вторых, сложный механизм, созданный в нашем правительстве для рассмотрения вопросов, связанных с ОСВ, был чрезвычайно трудоемким. Быстрые решения были невозможны; каждое звено бюрократического аппарата имело, по крайней мере, изначальное вето. В-третьих, Никсон имел решительный настрой на то, чтобы заслуга в отношении достижения договора по ОСВ принадлежала ему, а не Смиту. Многочисленные инструкции в этом плане исходили либо непосредственно из Овального кабинета, либо через Холдемана. И атмосфера была вполне понятная. Никсона много лет обвиняли в предполагаемой воинственности; антивоенные демонстранты постоянно маршировали против него с тех пор, как он стал президентом. И поэтому не стоит упрекать Никсона в том, что он хотел остаться в памяти людей как миротворец; и это не было искажением фактов, как бы это ни раздражало его извечных критиков. Он отслеживал процесс работы над договором по ОСВ до приближающегося завершения. Страсть Никсона к преувеличениям – таким как «поколение мира» – не могла скрыть реальность, состоящую в том, что после многих лет внутренних пертурбаций и вызвавшей раскол в стране войны постепенно начал формироваться новый международный порядок, в котором ОСВ играло важную роль.

Само собой разумеется, что официальная делегация на переговорах по ОСВ была не в восторге от этого периодического подключения Белого дома к ее делам. Они на протяжении многих лет проявляли неимоверные усилия, о которых общественность, по большому счету, была не в курсе. Можно понять, что они хотели играть центральную роль в поворотные моменты, которые оказывались возможными благодаря их целеустремленности и способности. Не их вина была в том, что ключевые решения носили политический характер, учитывающий как внутренние соображения, так и внешнеполитические факторы с обеих сторон. В то же самое время мы не могли замедлять наши усилия в разрешении заходящих в тупик вопросов только для того, чтобы поддерживать моральное состояние нашей делегации. Как это ни болезненно для нашей переговорной команды, периодическое вмешательство на высоком уровне было важно. (Такой практики придерживались также и наши преемники.)

Ко времени встречи на высшем уровне только три вопроса не позволяли завершить соглашение по ОСВ. Они не были оставлены преднамеренно, хотя нет сомнений в том, что Брежнев и Никсон придержали бы один вопрос для торжественного завершения, если бы хельсинкские переговоры проходили с неожиданной скоростью. Во время нашего пребывания в Москве фактически хельсинкские делегации добивались определенных успехов каждый день. Брежнев и Никсон (а в итоге Громыко и я) взяли на себя оставшиеся нерешенные проблемы. Все это время делегации продолжали свою работу. Такая ситуация создала, как мы увидим, довольно значительную напряженность.

Оставались три нерешенные проблемы: 1) расстояние между двумя площадками ПРО, разрешенное договором; 2) разрешенные параметры увеличения по размерам и количеству, если вообще это допустимо, для существующих МБР и пусковых шахт МБР; 3) характеристика засчитываемых БРПЛ. Каждый из этих вопросов был, к сожалению, сугубо технического характера. Я попытаюсь объяснить доступным языком; какое-то понимание этих проблем важно для оценки дебатов по ОСВ. (Читатель может сразу перейти к следующему разделу, если его или ее интерес к таким деталям не так уж велик.)

Расстояние между площадками для размещения ПРО было одной из банальных проблем, возникающих в остаточном порядке на последних стадиях любых переговоров; они, как правило, настолько же сложны, насколько не представляют особой важности, потому что к тому времени обе стороны уже исчерпали весь запас уступок. Проблема состояла в том, чтобы не допустить такого расположения двух площадок ПРО, чтобы они могли помогать друг другу и тем самым сливаться в некое ядро, которое будет возможно расширить очень быстро в защиту большой части территории страны. По этой причине мы выступали за как можно более удаленное размещение их друг от друга. Мы предложили 1500 километров (937 миль); советская сторона выдвинула 1300 километров (812 миль). Разница была несущественной. Политические руководители, как скоро обнаружилось, не могли внести свой вклад в разрешение этого различия. Оно в буквальном смысле этого слова разрешилось само по себе.

Две другие проблемы были в потенциальном плане более серьезными; они сохранялись по-прежнему, потому что их урегулирование было сложным.