С Брежневым было также согласовано в апреле – в соответствии с январским планом Лэйрда, – что для расширения с имеющегося у них нынешнего количества до разрешенного общего количества в 950 единиц Советы должны будут демонтировать свои устаревшие МБР и БРПЛ. Однако точка отсчета старта этого демонтажа – согласно жаргону ОСВ «начального уровня» – была оставлена на усмотрение участников переговоров в Хельсинки. Как и следовало ожидать, Советы захотели, чтобы начальный уровень был как можно более высоким в количественном плане, что потребовало бы минимума демонтажа; мы же хотели сделать его как можно более низким, чтобы избавиться от всех устаревших МБР и БРПЛ. Расчеты были позже осложнены в силу того, что наша первая попытка заключалась в том, чтобы установить начальный уровень в пределах количества современных подводных лодок, которым будут обладать Советы на момент подписания договора. Советы утверждали, что у них имеется 48, мы считали, что 43. Даже если бы мы могли согласиться с этим количеством, мы по-прежнему продолжали бы борьбу по поводу количества ракет в общей сложности. Поскольку Советы имели два типа современных субмарин: класса Д, несущих 12 ракет каждая; класса У, несущих 16 ракет. Короче, существовало много путаницы, когда Брежнев и Никсон приступили к работе после обеда во вторник 23 мая.
Состоялось две встречи, первая с 16.00 до 18.00 в Екатерининском зале, вторая с 19.20 до 21.50 в кабинете генерального секретаря в Кремле. Только я сопровождал Никсона на первое заседание – официально в качестве записывающего; с учетом того, что я оказался сильно втянут в переговоры, у меня возникли проблемы с выполнением моих официальных функций. В результате на второе заседание мы взяли с собой Хела Зонненфельдта в качестве записывающего. Брежнева на обеих встречах сопровождал его ближайший помощник Андрей Александров, который никогда не говорил ни слова, и переводчик Суходрев.
Эти встречи показали, что главам правительств не стоит вести переговоры по сложным темам. Ни Брежнев, ни Никсон не владели техническими вопросами; оба на несколько часов отставали от делегаций в Хельсинки, которые оживленно продвигались вперед по тем же самым пунктам.
Первая встреча завела руководителей в болото попытки дать определение «тяжелым» ракетам. К моему удивлению, Брежнев принял точку зрения, которую постоянно отвергала советская делегация, в том смысле, что не было необходимости менять размеры советских пусковых шахт и что Советы не имеют намерений увеличивать диаметр своих ракет. Это подразумевало, что они примут замораживание размеров пусковых шахт, как и количества ракет. Другими словами, он, как представляется, склонялся к нашему изначальному предложению, сделанному несколько месяцев назад, которое до сего времени категорически отвергала советская делегация на переговорах по ОСВ. Более того, Брежнев, кажется, предпочел предложение, несовместимое с видом вооружений, фактически создаваемых сейчас Советами. Его отказ от советских намерений увеличить диаметр советских ракет также оказался противоречащим фактам. Чтобы четко расставить точки над «i», я объяснил Брежневу, что мы хотим установления однозначного предела в переделке пусковых шахт, поскольку новые технологии запуска могут усовершенствовать возможности ракет. Это был не просто какой-то теоретический аргумент; у нас были все основания считать, что это было именно то, что Советы хотели проделать. Брежнев усиленно отрицал то, что, как мы знали, было на самом деле. Он даже рисовал диаграммы, чтобы доказать, что я говорю глупости. Конечно, мы не могли возражать ему, иначе раскрыли бы масштабы или источник нашей информации. В дополнение ко всему, он обижался, когда я описывал характеристики советских вооружений. Советское пристрастие к секретности было таким, что когда бы мы ни раскрывали