Годы в Белом доме. Том 2

Холдеман получил те же сообщения от Циглера, а через него был проинформирован и Никсон. Холдеман был почти в панике в связи с тем, что договор не будет освещен должным образом. Никсон опасался бунта со стороны своих избирателей правого толка и видел в поведении Смита пример заговора против него со стороны либеральных элит вашингтонского Джорджтауна и восточных штатов США, традиционно поддерживавших Республиканскую партию, – что было совершенно несправедливо. Со Смитом плохо обошлись (позже он отстаивал соглашение с большой активностью и мастерством). Никсон и Холдеман в силу этого настояли на том, чтобы я один устроил следующий брифинг, чтобы представить договор в лучшем свете.

Это было причиной весьма странной пресс-конференции, которая началась в час ночи уже субботы 27 мая, моего 49-го дня рождения. Я стоял на помосте в ночном клубе «Звездное небо» гостиницы «Интурист», который был штаб-квартирой для путешествующей прессы. Ночной клуб описывался выглядящим «подобно бальному залу Роузленд в Нью-Йорке в стиле 1935 года. Киссинджер стоял на танцевальном полу, наш Фрэнк Синатра от дипломатии, временами сжимавший свой единственный реквизит, стоящий микрофон»[107]. В течение часа я описывал так, как мог, в состоянии переутомления после трех ночных заседаний, условия договора по ПРО и замораживанию наступательных вооружений, отвечал на вопросы и пытался объяснить значимость пакета сложных документов, которые были либо поворотными пунктами, либо дополнительным импульсом для гонки вооружений сверхдержав, либо предзнаменованием более мирного международного порядка, либо паузой перед новыми кризисами.

Условия соглашения могли предполагать любое развитие. Они замораживали размещение ПРО, в котором у нас было технологическое преимущество, хотя конгресс не позволил бы нам его использовать. Мы здесь испытывали то же самое состояние недееспособности, что и во Вьетнаме. У нас имелось достаточно поддержки для выполнения нашей основной программы, но ее противники были достаточно сильны для того, чтобы ее выхолостить. Отсюда наша переговорная позиция оказывалась слабее, чем могла бы быть. Мы хорошо сделали, заморозив советское размещение наступательных вооружений, в каких они имели преимущество, которое, по всей видимости, могло бы продолжать расти в случае отсутствия замораживания. Советы отказались от 240 устаревших тяжелых ракет с большим забрасываемым весом и должны учитывать любую модернизацию подлодок Джи-класса. Поскольку у нас не было программ на период действия замораживания наступательных вооружений, оно по большому счету не затрагивало нас вообще. Мы обменивали оборонительные ограничения на наступательные.

Нам нужно было это соглашение, если мы хотели преодолеть отставание в наступательных вооружениях. Но нам также нужен был и договор по ОСВ, если мы хотели хоть когда-либо изучить возможности мирного сосуществования. Нам необходимо было проявлять бдительность сохранения стратегического баланса. Но ОСВ также давало нам возможность определить, являлась ли разрядка тактическим ходом или новым поворотом в советской политике. Мы были решительно настроены избегать того, чтобы вновь оказаться в ситуации, при которой только Советы имели стратегические программы в процессе реализации[108]. Но с таким же успехом были готовы пытаться установить правила взаимного сдерживания. Мы отвергали довод о том, что атомный век сделал несущественным баланс сил. Но не принимали также и предположение о том, что можно было ставить на кон безопасность страны, опираясь только на политику ядерной конфронтации.

Эти взгляды вынудили нас пойти на хрупкий компромисс. Результатом стала наша уязвимость в связи с обвинениями со стороны либералов в том, что мы мало делаем для установления контроля над вооружениями и много для обороны, а со стороны консерваторов в том, что занимаем слишком примирительную позицию на наших переговорах. То, к чему мы стремились, представляло собой политику, направленную на сохранении как нашей мощи, так и наших вариантов в отношении нового международного порядка. Мы были готовы медленно продвигаться по этому непростому пути, демонстративно посвящая себя делу мира, но давая ясно понять, что наше устремление к миру не может быть использовано для целей шантажа. Мы осознавали, что не можем себе позволить ошибок в расчетах в том, что каждое поколение в этом столетии имело глобальные конфликты, но по-прежнему готовы выступить против советской экспансии и нарушений баланса сил. Для сохранения мира и защиты справедливости, для того, чтобы проявлять решимость без проявления воинственности, для того, чтобы быть бдительными, не будучи при этом провокационными, эти шаги отныне будут проверкой на практике нашей внешней политики. Примерно это я пытался предложить усталым корреспондентам в ту долгую ночь в странноватой обстановке московского танцзала.