Годы в Белом доме. Том 2

Только три события разделяли нас и завершение саммита: частная встреча между Никсоном и Брежневым (на которой я присутствовал), краткое пленарное заседание двух делегаций и торжественный прием в Георгиевском зале Кремля.

Никсон и я вышли из царских апартаментов и направились в кабинет генерального секретаря в паре сотен метров под небольшим дождем. Мы уезжали в такую же неясную погоду, как и во время прибытия. Весь день солнце и тучи сражались за преобладание. Настроение было приподнятым. Мы добились успеха в проведении встречи на высшем уровне, несмотря на твердую позицию по Вьетнаму. Мы добились всех наших целей в Москве. Безусловно, будущее было мрачноватым; не все было ясно с советскими намерениями, да и нам все еще надо было завершать Вьетнамскую войну. Мы были на грани урегулирования нашего внутреннего кризиса. Многое в будущем, как представлялось, останется под нашим контролем, хотя это окажется не так спустя какое-то время.

Последний разговор с глазу на глаз между Брежневым и Никсоном был расслабляющим, шло подведение итогов. Брежнев спросил, будем ли мы считать полезным, если советский руководитель – конкретно Подгорный – посетит Ханой. Громыко сказал мне за день до этого, что Брежнев, вероятно, поднимет эту тему (дав Никсону и мне возможность обсудить ее вначале между собой). Мы считали невероятным, что Москва организует поездки одного из своих высокопоставленных руководителей в зависимости от нашего предпочтения. Следовательно, не было смысла возражать; Брежнев хотел заработать какие-то очки за согласование неизбежного с нами. Подгорный, несомненно, направлялся снять негодование со стороны Ханоя. С другой стороны, такой визит мог принести мало вреда. Если Москва была действительно готова сдерживать Ханой, это усилило бы его изоляцию. Никсон сказал, что будет приветствовать поездку Подгорного. Брежнев, который был не способен упустить возможность и использовать малейший повод в своих интересах, предложил прекратить бомбардировки всего Северного Вьетнама во время визита Подгорного. Никсон, предвидевший такую просьбу, согласился только не бомбить Ханой и Хайфон – при условии, что Подгорный не останется там на три месяца. Потом Брежнев спросил, можно ли будет заставить Нгуен Ван Тхиеу уйти в отставку за два, а не за один месяц до выборов; Подгорный представил бы это как результат встречи в верхах. Никсон дал понять, что, если все наши другие условия будут приняты, он готов рекомендовать эту корректировку к своему выступлению от 25 января. Нет сомнений в том, что Брежнев передал эту информацию в Ханой. Мы никогда больше не слышали о ней. Поскольку позже, летом, Ханой решил пойти другим путем.

Брежнев и Никсон вернулись к идее о понимании относительно неприменения ядерного оружия. Никсон мастерски ввернул этот вопрос в русло закрытого канала связи. Тема, как она была обрисована, неизбежно вызвала бы хаос внутри НАТО и в наших отношениях с Китаем. Брежнев вызвался подтвердить «понимание» по Кубе в целом и применительно к подводным лодкам в частности. Он высказал заверение в мирных намерениях Северной Кореи для ровного счета. (Мы, таким образом, заполучили заверения относительно Кореи, как в Пекине, так и в Москве в течение каких-то трех месяцев.) Брежнев затем осторожно представил, возможно, самый потаенный интерес Кремля в разрядке. Намекнул на то, что обе страны могли бы с пользой отследить ядерные устремления Пекина. Никсон никак не поддержал это. Оба руководителя в итоге согласились сдерживать пропаганду, направленную против другой страны, настолько, насколько это возможно.