Не следует делать слишком большой акцент на личные отношения между руководителями, особенно в период расслабления после серии событий, укрепивших внутреннее положение их обоих. Несомненно, Советский Союз тоже добился каких-то своих целей; только дилетанты полагают, что переговоры между крупными державами могут привести к серии односторонних побед. Даже если это и возможно, такой исход редко приводит к желаемым результатам; ни одна страна не станет все время придерживаться соглашения, которое не отвечает ее интересам. Мудрый государственный деятель будет стремиться к балансу целей; некоторые «победы» не стоят того, чтобы их достигали, поскольку они закладывают в залог будущее. Совершенно очевидно, что советским целям отвечало обретение советским народом надежды на лучшие отношения с Западом. Кремль, безусловно, надеялся на то, что разрядка негативно скажется на воле к сопротивлению со стороны демократических обществ. Но кое-какие сторонники жесткой линии в Кремле выступали против нее (например, Шелест), опасаясь рисков, которые она несла для Советского Союза. Брежнев, на мой взгляд, имел несколько мотивов. Он хотел мира; был готов заплатить какую-то цену за него, хотя не отказывался от надежды на продвижение перспектив глобальной победы коммунизма. И, подобно многим национальным руководителям, он, наверное, стремился избежать окончательного выбора как можно дольше. Однако это не больше, чем сказать, что будущее остается открытым. Никсон и Брежнев, короче говоря, каждый ставил на свою способность формировать события в соответствии с целями и ценностями своих обществ. Никакой результат не был предопределен.
Эти перспективы придали странный и бурный импульс окончательному приему. Белый и сверкающий Георгиевский зал Кремля, освещенный огромными канделябрами, был полон советскими шишками (там были Анастас Иванович Микоян и Дмитрий Дмитриевич Шостакович), советские чиновники среднего и высокого уровня, ведущие иностранные журналисты, представители дипломатического корпуса. Брежнев и Никсон вошли вместе и прошествовали через толпу к концу зала, который был огорожен для высшего руководства. Прозвучали гимны двух стран. Напряженность последних месяцев растворилась в никуда в этот волнующий момент, и многие из нас в этом зале были охвачены надеждой на то, что мы, наверное, действительно участвовали при рождении лучшей эры. Несмотря на все сомнения и оговорки, было возможно в Москве в тот вечер увидеть, по крайней мере, отдаленные черты мира, в котором человечество преодолеет свой обреченный марш через кризисы и риски в царство сдержанности и сотрудничества.
Возвращение Никсона из Москвы 1 июня было знаменательным. После приземления на базе ВВС США Эндрюс он на вертолете долетел до Капитолийского холма. Его приветствовало руководство конгресса, после чего его сразу же повели на совместное заседание обеих палат конгресса. Он говорил с примесью надежды (временами пытаясь заигрывать от возбуждения) и осторожности. Он утверждал, что «было заложено основание под новые отношения между двумя самыми мощными странами мира». Но также подчеркнул, что «конкретные результаты, а не только атмосфера, будут критерием встреч на самом высоком уровне». Он перечислил различные двусторонние соглашения, включая соглашения по ОСВ, которые представляли собой «первый шаг к новой эре к взаимно согласованному сдерживанию и ограничению вооружений между двумя главными ядерными державами». Но также подчеркнул жизненно большое значение крепкой национальной обороны, указав на то, что соглашения по ОСВ не ограничили ни одной американской программы, связанной с наступательными вооружениями. «Основные принципы отношений» были охарактеризованы как «дорожная карта», отмечающая вехами путь, которого обе стороны должны придерживаться, если мы хотим прочного мира. Но он напомнил своим слушателям, что «сохранение мощи, целостности и непоколебимости наших союзнических отношений свободного мира представляет собой основы, на которые должны опираться все наши иные инициативы в отношении мира и безопасности в мире. Находясь в поиске лучших отношений с теми, кто был нашим противником, мы не должны предавать наших друзей и союзников во всем мире».
Это была объективная оценка наших достижений, наших проблем и наших возможностей. И все-таки, казалось бы, его жизни присуще – и это было его трагедией – то, что он был не способен закрыть любую главу или найти примирение с любым новым начинанием. Каждый предпринимаемый им шаг тут же становился предметом противоречий и недоверия, которые он накапливал всю свою жизнь. Вскоре он оказался в парадоксальном положении бывшего рыцаря «холодной войны», обвиненного в излишней приверженности ослаблению напряженности с Советским Союзом. Что же было на самом деле?