Годы в Белом доме. Том 2

Москва, ОСВ и разрядка, однако, действительно вызвали более глубокую и правомерную озабоченность, но не ту, настолько неразумную и циничную, какая была выражена традиционными противниками Никсона слева, которые неожиданно переметнулись к антикоммунизму, когда Никсон обратился к разрядке. Многие консерваторы, прежде поддерживавшие Никсона, начали проявлять озабоченность не по поводу политики администрации, а в связи с психологическими последствиями идущего процесса. Америка жаждала облегчения после стольких лет горечи и беспорядков. Такие знаменательные события, как визиты Никсона в Пекин и Москву, олицетворяя реальные достижения и трезвый расчет, также представляли собой значительный эмоциональный контраст для американского народа после десятилетия волнений и чувства вины. Должна была бы быть этакая жизнерадостность, облегчение, избыток эмоций после усталости злословия, которое нещадно нас выматывало. Консерваторы опасались, что американский народ в своем историческом чередовании перехода от оптимизма к пессимизму в отношении советских целей качается слишком далеко в сторону эйфории, которая со временем поглотит его волю. Они предвидели разрушение всех отличий, утрату убежденности, когда американские и советские (или если на то уж пошло, то и в коммунистическом Китае) руководители показывались в товарищеских взаимоотношениях на экранах американских телевизоров. Они задавались вопросом: как мы будем сохранять нашу бдительность, – несмотря на защитительные оговорки в президентских заявлениях, – когда мы объявляли о наступлении новой эры. Они выражали сомнение относительно того, сможет ли Америка выдержать как желание противостоять, так и готовность сотрудничать в одно и то же время.

У них была определенная логика; на их стороне были определенные исторические аналогии. Ни один период сосуществования с советской системой не оказался постоянным. Каждый использовался Кремлем в качестве трамплина для нового продвижения. И все же в наше время все делалось от отчаяния. Стремление к мирному сосуществованию со всей очевидностью несло свои угрозы; но отсюда не вытекало, что политика конфронтации крестовых походов оказалась бы более успешной. Первое могло подточить нашу бдительность; последнее поставило под угрозу нашу национальную сплоченность и наши союзнические отношения, поскольку наше правительство стали бы осуждать с нарастающим неистовством как источник международной напряженности. Мы ни за что не признали бы такое положение, когда американский народ мог сохранять свою бдительность только благодаря непримиримой воинственности, которая уступила бы нашим противникам монополию на глобальное устремление к миру, а это постепенно привело бы правительство Соединенных Штатов к изоляции. Американцам нужно было научиться жить при наличии геополитического вызова в виде поддержания глобального баланса сил; нашим долгом было не допустить советского экспансионизма. Эти трезвые убеждения вдохновляли нашу политику. Но именно из-за того, что конфликт также носил идеологический и политический характер, мы думали, что можем ослабить самих себя, если не будем обращать внимания на военный баланс. С учетом истерии по Вьетнаму это почти совершенно очевидно было бы обречено на провал. После того как разрядка подверглась нападкам, конгресс США, как оказалось, больше не желал выступать против советского авантюризма в Анголе в 1975 году – и многие «ястребы» присоединились к большинству, блокирующему американские усилия там. Мы были полны решимости оказывать сопротивление советской агрессивности, но считали, что будет лучше, если наша политика тоже отражала бы надежду. Остается посмотреть, будет ли возможным, учитывая наш исторический опыт и горечь нашего недавнего прошлого, идти по такому узкому пути; обречены ли мы хаотично балансировать между примирением и избыточной воинственностью. Понимание этого остается фундаментальной задачей любой администрации.

На брифинге для группы руководителей от обеих партий в конгрессе относительно договора по ОСВ 15 июня 1972 года я так определил стоящие перед нами вызовы: