Но если позиция Ханоя была плохой с военной точки зрения, наша была трудной в психологическом и политическом плане. Президент получил некоторую свободу маневра за счет своего смелого решения относительно бомбардировок и минирования портов, но если бы это не принесло быстрых результатов, оно было бы подвернуто нападкам как «провальное». Требования «политических» альтернатив стали бы нарастать. И с учетом того как развивались наши внутренние дебаты, это означало бы на практике принятие требования Ханоя относительно коалиционного правительства и фиксированного конечного срока нашего ухода, обусловленного только освобождением военнопленных. (А Макговерн был готов не настаивать даже на последнем как официальном условии, выразив всего лишь «надежду» на то, что наш вывод войск приведет к их освобождению.) Май, июнь и июль стали свидетелями разгара благоприятной реакции общественности на сочетание успехов встречи на высшем уровне и бомбардировок с минированием. Тем не менее, в этот же самый период 19 раз голосовали в палате общин и сенате по различным поправкам, направленным на прекращение войны. Не все из них вызывали возражения в равной степени. Какие-то содержали элементы, составляющие нашу позицию; но ни одна не охватывала ее полностью. Все они были вариациями предложения о выводе войск в обмен на возвращение наших военнопленных. Отличие между сторонниками и противниками сократилось до одного вопроса: надо ли нам настаивать на прекращении огня или просто на возвращении пленных в связи с нашим уходом.
В сенате существовало три школы мысли по этому вопросу. Растущее меньшинство (около 30 сенаторов) ратовало за установку безоговорочного конечного срока американского ухода и «ожидания» того, что это побудит Ханой освободить наших пленных. Около 40 сенаторов выступали за то, чтобы обговорить вывод войск только освобождением наших военнопленных. Убывающее меньшинство ратовало за то, чтобы обусловить наш уход также и прекращением огня. К концу 1971 года образовался вариант большинства выступающих за уход в обмен на военнопленных; оно росло на протяжении 1972 года. Требование прекращения огня до ухода стало предложением консерваторов; поправки, включавшие его в урегулирование, постоянно терпели поражение в обеих палатах. Таким образом, господствовавшая «мирная» позиция в сенате теперь заключалась в том, чтобы мы убрались из Вьетнама даже в то время, когда война между вьетнамцами продолжалась. Мы закончили бы десять лет войны в обмен на наших пленных, бросив союзников на произвол судьбы.
Нам удалось заблокировать различные требования безоговорочного вывода войск, но со все меньшим перевесом в нашу пользу. 24 июля поправка Купера – Брука, в которой настаивалось на уходе в обмен только на освобождение пленных, прошла в сенате с перевесом в пять голосов. В тот же самый день попытка сенатора Джеймса Аллена от Алабамы обусловить наш уход контролируемым прекращением огня
В силу этого мы были полны решимости искать справедливый компромисс. Военная ситуация улучшалась, но ничего подобного полной победе не представлялось на горизонте. К июню даже несмотря на то, что Сайгон предпринял наступление, темпы южновьетнамских военных операций не предвещали перспективы ни значительного, ни быстрого улучшения ситуации. Куангчи был возвращен не ранее середины сентября; дорога на Анлок так никогда полностью не была вновь открыта, хотя свежая дивизия была передислоцирована в дельте реки Меконг в район вокруг Сайгона. Пока она хорошо действовала в четвертом военном округе, 21-я дивизия вела себя, как и любое другое южновьетнамское формирование, после переброски из района ее формирования местными призывниками: оказалась неповоротливой и малоинициативной. Мы приближались к военному тупику. С точки зрения Ханоя, совсем недавно так уверенного в своей полной победе, это было бы крупным поражением. Но мы сильно рисковали бы, если бы трактовали это как предзнаменование нашей полной победы.