План состоял в том, чтобы урегулировать остающиеся вопросы в течение двух дней, то есть к вечеру 5 декабря. Утром после заключения соглашения вице-президент Агню в сопровождении генерала Хэйга отправились бы в Сайгон, чтобы проинформировать Нгуен Ван Тхиеу. В течение двух суток мы прекратили бы все бомбардировки Северного Вьетнама. Мы могли бы подписать соглашение не позднее 22 декабря. И я представил сокращенный вариант минимальных правок, на которые мы бы согласились пойти.
Но, как и во время всех предыдущих случаев, Ле Дык Тхо оказался совершенно не тронут красноречием; он был специалистом по сохранению баланса сил; он не мог быть тронут словами, когда видел, что баланс сдвигается в его сторону. В свою очередь, он включился в одну из своих сводящих с ума схваток красноречия. Он призвал меня предпринять «большое усилие»; он пообещал, что сам предпримет «усилие». Когда он повторил это довольно часто, я спросил, распространяется ли и на него этот эпитет. Нет, ответил этот стойкий приверженец из ханойского политбюро, потому что недавно он предпринял «большое усилие», а я только в ответ предпринял «усилия». И чтобы я не ошибся, он повторил: «Мы уже предприняли большие усилия и исчерпали все наши возможности. [Нам] осталось только предпринять небольшое усилие».
Итак, во второй половине дня 4 декабря две наши делегации встретились снова – на этот раз на новом месте, выбранном северными вьетнамцами, в Сент-Жемме, примерно в часе езды к западу от Парижа. Мое утреннее выступление явно не произвело никакого впечатления. Ле Дык Тхо даже не сделал ни малейшего усилия, он вообще ничего не предпринимал. Он взял слово и сурово осудил нашу тактику. Затем он отверг все наши предложения из утреннего закрытого заседания. Пока он занимался этим, он также отклонил 9 из 12 поправок, которые
«Он отклонил каждую поправку, которую мы просили принять, попросил внести правку по гражданским заключенным, потребовал вывода американских гражданских лиц из Южного Вьетнама, тем самым сделав невозможным сохранение в боевом порядке вьетнамских военно-воздушных сил, а также отозвал некоторые уступки, сделанные на прошлой неделе. Короче, мы остались бы с соглашением, значительно уступавшим тому, с которого мы начали работу. Я прямо сказал ему, что его подход не дает основы для урегулирования. В ходе последовавшего диалога Тхо твердо стоял на своей непримиримой позиции. Единственной предложенной им альтернативой его выступлению во второй половине сегодня было возвращение к октябрьскому соглашению в буквальном смысле слова без каких-либо правок с обеих сторон».
Я не считал, что Ле Дык Тхо осмелится выдвинуть такие предложения, если он не хотел пойти на риск срыва переговоров. Вернувшись в резиденцию посольства, мои коллеги и я провели несколько часов, размышляя над записями встреч, пытаясь отделить какие-то лучики надежды от неких туманных формулировок. Мы не могли ничего обнаружить. Мы оккупировали всю резиденцию посла, поскольку посол Уотсон ушел в отставку, а его преемник (Джон Ирвин) еще не занял свой пост. Сотрудники делегации как угорелые переделывали документы; секретари подбирали материалы. Столовая оставалась открытой большую часть каждой ночи, обеспечивая превосходное питание, которое поглощалось в мрачном унынии.
В ту первую ночь я пришел к выводу, что единственной надеждой на то, чтобы избежать коллапса, стали бы послания Москве и Пекину с информацией коммунистических покровителей Ханоя о перспективах, которые их ожидают. Я попросил Дика Кеннеди, оставшегося на хозяйстве в моей канцелярии в Вашингтоне, сказать Добрынину, что мы приближаемся к ситуации, сравнимой с ситуацией в мае прошлого года, требующей точно такой же реакции. Чтобы дать Москве время для того, чтобы ее влияние сделалось ощутимым, я попросил Ле Дык Тхо 5 декабря отложить на сутки встречу, запланированную на вторую половину этого дня, «из-за серьезной ситуации, сложившейся после заседания 4 декабря».