Гойда

– Славный он. Хоть и немец, – молвил владыка, пожав плечами.

– Ага, – согласно кивнул Фёдор, сам не ведая, как прикусывает костяшку пальца. – Вот и надобно его проведать, покуда беспамятство и горячка не сгубили его.

– Всё проходит, – Иоанн мерно закивал.

Фёдор осенил себя крестным знамением и, преклонив колено, поцеловал руку царя. Басманов уж было хотел уйти прочь, как обернулся.

– Ты не носишь ни серебра, ни злата, – молвил владыка.

Фёдор кивнул.

– Покуда ты пребываешь во скорби, не смею иначе, – кивнул Басманов. – Позволь мне нести печаль твою.

Иоанн глубоко вздохнул, потирая переносицу.

– Тебе, поди, запрети чего, – тихо усмехнулся царь, опуская свой взгляд.

Вдруг мягкая улыбка озарила уста Иоанна.

– Он не приходит, – тихо выдохнул владыка, прикрывая тяжёлые веки.

Фёдор повёл головой, пытаясь разуметь слова государя.

– Вава не приходит, – мягко молвил царь, и голос его всё же выдал ту надрывную дрожь.

Иоанн сжал кулаки, чуть мотнув головой, упёршись кулаком в переносицу, и Фёдор приблизился ко трону и пал ниц подле владыки.

– Он не мучает меня, – с исповедальной сокровенностью молвил владыка. – Они все мучают, но не он, не мой добрый Вава. Он не мучает.

Фёдор крепко обхватил царские руки, пытаясь унять ту занимающуюся в них дрожь.

* * *

Фёдор прекрепко обнял Генриха, хлопнув друга по плечу. Отстранившись, Басманов оглядел Штадена с ног до головы, и от сердца отлегло. Фёдор цокнул и мотнул головой, поглядывая на повязку на пустой глазнице, скрывающую увечье. Во всём прочем Генрих оправился, крепко стоял на ногах и радушно встретил друга. Они пошли в дом, где Алёна им накрыла, а сама девушка прибрала грязное тряпьё, разбросанное там и тут. Немало кровищи извели они с Генрихом, дабы иметь, что накинуть поверх повязки немца, чтобы убедить какого гостя внезапного, будто бы немец и впрямь загибается.

Генрих всучил Фёдору балалайку, и стоило немцу дважды ударить об стол, Басманов смекнул, какой мотив отбивает Штаден. Они славно забылись от всех тревог, изрядно выпив, говоря на смешанном наречии. Под вечер крестьянские уж отправились спать по своим каморкам. Фёдор глубоко выдохнул, откладывая забаву. Немец почесал подбородок да подался вперёд к другу.

– Я нашёл человека, – тихо произнёс Басманов.

Генрих сглотнул, не веря услышанному.

– Скоро ты умрёшь, – радостно произнёс Басманов, поджимая губы.

Генрих крепко прихватил друга за затылок, и они уткнулись лоб в лоб.

– Спасибо, Тео, – молвил немец со всей сердечностью, на какую был способен.

– Будь готов, хорошо? – шептал Фёдор, крепко цепляясь за руки Генриха.

Немец кивнул.

* * *

Ночью свершилась расправа над изменником, что сготовил покушение на Генриха. Сыскали бедолагу и впрямь скоро. Фёдор был его палачом. Басманов вбил крюк в глаз мужика и волочил по земле, прицепивши край верёвки к седлу своей резвой Данки. Езда не унималась, пока крюк напрочь не оторвал полбашки. Останки были брошены своре бродячих псов.

Когда зверюги глодали кости, небо медленно светлело, и близился час утренней воскресной службы. Нынче во время богослужения холодные образа взирали на мрачные фигуры опричников. Кроме царских слуг в соборе не было прихожан. Отслужив в хоре, Фёдор спустился по лестнице вниз, к ближней братии.

Погода уныло исходила мокрым снегом. Фёдор проводил владыку до самых его покоев, и лишь когда Басманов затворил за ними дверь, царь обратился к нему.

– Ты сегодня пел иначе, – молвил владыка, опускаясь в кресло.

Басманов сглотнул и повёл бровью. Пожав плечами, он прошёлся к окну. Перед его взором простиралось унылое грязное пепелище, в которое обратился Новгород. Фёдор опёрся руками о подоконник, прислоняясь головой к холодному камню стены.

– Поведаешь, что гложет тебя? – вопрошал владыка.

Ведомо было царю о вести, сколь скверно Генрих справляется с ранением, как обезумел и изнемог. Тревоги Басманова были взаправду сильны, но совсем иного толка, и смущали его иные думы, и не смел он ни с кем разделить своих страхов. Басманов сглотнул, обернулся к владыке, обхватив себя руками, и с тяжёлым вздохом сел на подоконник.

– Я повидался с Андреем, – молвил Фёдор. – Страшит меня мысль, что его не будет подле… Право, царе, он мне точно брат.

Едва то молвив, Басманов тотчас же проклял трижды свой поганый язык и с тревогой взглянул на царя. Иоанн сглотнул и, сжав кулаки, едва мотнул головой. Фёдор закрыл рот себе рукой, сведя брови, на душе сделалось так скверно, так погано.

Иоанн поднялся с кресла и, проведя рукой по столу, медленной бесплотной тенью приблизился к слуге своему.

– Многие прегрешения я прощаю себе, – вздохнул Иоанн.

Фёдор опустился на сундук, упёршись локтями на колени и сложив руки замком.

– И блуд, и пьянство, и гневливость паскудскую. Вона, – Иоанн с горькой усмешкой махнул на окно, – весь город вырезали, как собак – и мою душу ничуть не гложет.

Те слова молвил царь, опустя руку на грудь свою, и вновь горькая усмешка хрипло сошла с его уст.