Големикон

А потом мир поглотила обжигающая тьма, и только золотистая корона освещала этот мрак, из которого нет возврата – да и та погасла слишком быстро, на поверку оказавшись обычной безделушкой.

Хюгге смотрел вниз до тех пор, пока Фюззель не скрылся в бушующем пламени. Потом тяжело вздохнул и подбежал к Прасфоре, которая непонимающе сидела, обмякнув.

– С тобой все в порядке? – он потряс девушку за плечо.

– Вы только что столкнули его…

– Мне не первый раз пришлось убивать, – перед глазами Хюгге вспыхнул и мгновенно погас тесак. – Но теперь – точно в последний.

Девушка успокоилась.

– Боюсь только, – замялся дядя. – Это бремя переляжет на твои плечи.

– В каком смысле?

Попадамс стянул что-то сплющенное наподобие рюкзака. Такое же, что торчало на спине Испражненца, примитивный аналог парашюта, который император яростно дергал в первые минуты падения.

– Держи, – сказал дядя без лишних слов.

– Что это?

– Просто держи, наденьте на спину и дергай вот эту веревку, когда все сделаешь. Ты хотела остановить войну. Боялась, что не сможешь, потому что это просто ты – но ты сможешь. Я скажу тебе, как. Просто… просто…

Он прошептал ей на ухо.

– Но тогда они все погибнут! – вскрикнула Прасфора. – Я так не могу. Ведь тогда, тогда… будет как с грифонами.

Девушка похолодела. Хюгге улыбнулся и похлопал ее по подобию рюкзака на спине.

– У них тоже есть это, у всех. Они справятся. Они ведь не Испражненц.

Девушка задумалась.

– Прасфора, единственная просьба. Последняя, – дядя вдруг опустил глаза. Не дожидаясь ответа и ничего не объясняя, подошел к краю, за которым свистел холодный ветер. К краю, с которого только что свалился Испражненц.

– Толкни меня.

– Что?!

– Я прошу тебя, сделай это. Просто я не знаю… не знаю, как быть дальше. Нет другого выхода.

– Но вы же… это же…

– Этой мой окончательный выбор. Теперь точно, – он улыбнулся. Борода стала еще более жиденькой. – Ради грифонов, ради той драконихи. Ради меня. У моей истории ведь и не может быть другого конца, призраки не оставляют меня. Я так часто слышу, как хлопают их крылья, это загробное шуршание… И они не отпустят меня, какой бы выбор я не сделал. Какой бы, кроме этого.

Прасфора замерла в оцепенении. Вот так взять и толкнуть родного дядю за грань… и пускай он творил страшные вещи, но это ведь не повод выпускать наружу свою черноту, делать то же, что тогда, в пещере, совершил Кэйзер с драконихой – убивать.

В глазах дяди читалась мольба и твердая решимость – сталь со слезами.

– Дядя Хюгге, – прошептала она, подходя ближе. – Простите.

– Не извиняйся.

Прасфора зажмурилась, чтобы не видеть, и толкнула Хюгге Попадамса. Тот полетел за борт.

В полете он закрыл глаза и расслабился, так, как в теплой кровати перед сном, пока за окном метет суровый горный снег, такой холодной, что от одной снежинки, кажется, коченеешь с головы до пят.

Сознание растворялось в мутном омуте полузабытых воспоминаний, страхов, призраков прошлого, пламени и наступающей боли – этот клубок цветных ниток плел перед глазами нечто странное, непонятное, но среди сюрреализма Хюгге Попадамс ясно увидел грифона. Живого, с мощным клювом, золотистым оперением и прекрасными крыльями.

Хюгге скукожился от страха, зная, что сейчас будет, вспоминая летящие от его рук головы. Грифон щелкнул клювом, взмахнул крыльями и…

Положил мягкое, как самый воздушный в мире плед, как летнее облако крыло на голову Хюгге Попадамса – на его дурную голову, столько всего наворотившую.

И вот тогда Хюгге понял, что все кончилось.

Перед глазами Альвио дергались бесконечные потоки магии, нити, связывающие ткани мира в тот причудливый узор, которым она оставалась. Сейчас нити эти натянулись до предела, безумно расшатывались и уже начинали рваться. Драконолог пытался коснуться их, ослабить, где нужно – подтянуть, но только обжигался, резко открывая глаза, вновь видя серое небо и чувствуя расползающуюся колющую боль в голове, постепенно, словно бы Альиво был громоотводом, добирающуюся до кончиков пальцев.

Драконолог прикрыл глаза еще раз, еще раз коснулся нитей, обжегся всем собой, вернулся в реальность и посмотрел на результат – снова нулевой. Големы продолжали маршировать, «дракон» рассекал небеса, а потоки магии – он чувствовал – трепетали.

Когда поля стало пожирать пламя, первым делом Альвио захотел ринуться туда, взмахом рук затушить пламя, но знал, что ничего из этой затеи не выйдет – вот и живи после этого в мире, полном волшебства, которое в житейских ситуациях бесполезно. Зато поднять армию големов и огромный скелет драконихи в небеса – это пожалуйста, раз плюнуть.

– Ну хоть бы огненным шаром в него бросить, – проскользнула мыль, и драконолог вспомнил себя в годы обучения – да, тогда они все так разочаровались, что не могут вытворять такого без карамели. Хотя, и так прекрасно знали об этом с детства – но все равно расстроились. Верить во всякую чушь, точно зная, что ее не существует – очень по-человечески. Даже слишком по-человечески.

С карамелью драконолог больше не мог позволить себе играться. Тем более, ее и не осталось.