Големикон

Поэтому персонал «Рваных крыльев дракона» превышал все возможные бюджеты, но и сами бюджеты – вот так парадокс! – не увеличивались ни на философ. Эта экономическая машина работала словно на грязи и палках, но все же работала – этого Фюззелю хватало. А уж как и что… пусть его хоть десятикратными ругательствами покрывают, какая разница – главное, что делают все они, а не он. Иногда, когда Фюззель представлял все те десятки филиалов своей таверны в будущей империи еды, ему становилось дурно. Ведь в таком случае (опять же, дураком Фюззель не был) грязи, палок и сладких обещаний хватать уже не будет, и придется… что-то делать. Скорее всего – раскошелиться. Для Фюззеля это было так же страшно и непостижимо, как для монахини – потерять девственность.

У Фюззеля, кстати, была фамилия, но ее тяжело найти даже в его собственных мыслях. Он старался о ней не вспоминать, просто забыть, положить на дальнюю полку сознания, запереть все двери на замок, а ключ выкинуть в холодные молочные воды бессознательного, где тот вернется в беспамятное небытие. Но настолько хорошо Фюззель в собственной голове не ориентировался, да и в документах фамилия проскакивала – а потому, иногда, ему все же приходилось выуживать ее, противную и ненавистную настолько, что лучше бы ее вообще не было.

Фюззель Испражненц – так ему приходилось записывать в документах.

Он вспомнил, поморщился, попытавшись забыть и услышал далекий раскат грома. Фюззель встал и подошел к окну вплотную. Ядовитый зеленый свет мешался. Хозяин «Рваных крыльев дракона» щелкнул пальцами – настольная лампа погасла. На улице было темно, только магические фонари, включенные на ночь и светившие приятным желто-оранжевым, очерчивали силуэты домов. Фюззель перевел взгляд на далекие горы, на другой Хмельхольм – даже отсюда хозяин таверны увидел, что там сверкают молнии.

Тогда Испражненц вновь вспомнил вечернюю встречу с Прасфорой на вокзале, вспомнил их разговор, вспомнил, пожар в вагоне… и понял, что в ближайшее время она точно не вернется.

Фюззель отскочил от окна так, словно у него в штанах завелся рой пчел. Самопровозглашенный таверновый император плюхнулся в кресло, радостно сверкая глазами и потирая руки. И тут одна мысль перебила другую, словно бы взяв клаксон побольше – Фюззель вспомнил о слухах, касаемых Кэйзера… да, конечно.

Фюззель считал, что любой слух – это просто недозрелый плод правды, а потому нужно собирать их, прислушиваться и выхаживать, ведь рано или поздно что-нибудь оттуда обязательно, да прорастет: из тыквенной семечки может появиться яблоня, но она хотя бы вырастет, это факт. Поэтому-то, понимал Испражненц, слухи так нужны газетам. А слухи о делах мэра Кэйзера – хозяин таверны верил и надеялся, что они станут правдой хотя бы в том или ином ключе – очень даже могли сыграть Фюззелю на руку. Очень даже… он даже укокошил несколько своих големов ради этого, чтобы пораньше списать их с пользования.

Снова, как показалось Фюззелю, прогремел далекий, тихий гром – будто бы камень упал в песок. Мысли вернулись к Прасфоре, к грозе, а оттуда, по изощренной логической цепочке, к «Ногам из глины».

Прасфоры некоторое время не будет. Старому (на далее – не старее самого Испражненца) Кельшу точно не до этого, он весь погружен в работу, в свои инновации, и это его дочка и ее дружок всегда вынюхивали, ставили палки в колеса, мешали…

Забавно: если спросить саму Прасфору про палки и колеса, она бы даже не поняла, о чем речь. Но если метафорическая телега Фюззеля тормозила, то обязательно по чьей-то иной вине. Ведь как он – он! – мог стать причиной чего-то нехорошего? Он же без пяти минут император, а все знают, что об императорах плохо говорить нельзя – точнее, можно то оно можно, но никто не гарантирует, что голова не окажется отсеченной от тела, а пара-другая родственников – за решеткой. Все ради профилактики, не более.

Глазки Фюззеля – такие-же ядовито зеленые, словно заплесневелый малахит – вновь радостно загорелись. Нужно было действовать, но как же не хотелось делать это самому…

Идея влетела в голову свистящей стрелой. Задергавшись, как перепившая кофе перед кукольным представлением марионетка, господин Фюззель схватил бумагу, карандаш и начал писать, только потом вспомнив, что надо включить свет.

Закончив, быстро побежал вниз – спустился по скрипучей лестнице, нащупал дверь в подвал, только потом вспомнил, что и тут можно включить свет. Преодолел еще одну лесенку, поменьше. В подвале свет включать не пришлось, он уже горел. А еще раздавались голоса, смех и рыгание.

– Ну что же, – просипел один из голосов. – За нас!

Глиняные кружки ударились друг о друга. Пили люди тоже громко, смачно, причмокивая – ни в чем себе не отказывали.

– Хватит квасить, – нахмурился Фюззель, положив руку на стол и чуть не скинув тарелку с закусками. – Раз уж я разрешаю вам ошиваться тут, то поработайте уже наконец. А не то выкину вас…

– Да не вопрос, не кипятитесь вы так, – ухмыльнулся один. – Что делать надо? Кому подрезаем крылышки на этот раз?