Големикон

– Вот нестабильность… – потом потряс головой. – Нет, от мэра Кэйзера всегда, конечно, одни проблемы, но ты, может, опять преувеличиваешь.

Белобородый член Правительства молча подошел к столу и положил записку. Златочрев, выпятив круглый живот – он принципиально никогда его даже не втягивал – наклонился, прищурился и начал читать. А потом так и замер, словно заклинивший.

– Он объявляет войну, – поделился кратким содержанием Супримус.

– Но… это же… какая-то бессмыслица! – слегка придя в себя, Златочрев стал крутить в руках белое нечто. – Он что, совсем сбрендил?

– Он всегда… что-то затевал. И вы с Кроносом знали мое мнение на этот счет.

– Одно дело затевать, – возразил Хранитель Философского Камня. – Другое дело – собственно делать. И ведь это внук гениального Анимуса…

На Хмельхольм всегда приходилось обращать огромное внимание, читать новости местной газеты с пристрастием, видя даже то, что пыталось спрятаться от глаз между строк – и все бы ничего, город как город, такой как и другие шесть, со своими красотами, пороками, тайнами, людьми и интригами, но вот только Кэйзер… Мэр всегда пытался найти точки, события и поводы, оттолкнувшись от которых можно было смело не просто показать всем остальным кулак, а громогласно ударить этим самым кулаком по шести остальным головам. Супримус видел и знал, конечно же, что это не просто забава, но и выгоды в этом никакой быть не может. Триумвир понимал, что Кэйзеру нужен повод, конфликт.

Только тайной за такой непрошибаемой дверью, что представить сложно, оставался вопрос – зачем все, ради чего?

Мэр Хмельхольма никогда не переходил к действиям, но не трусил – это было не в его стиле, о чем Супримус тоже, безусловно, знал, – просто не мог нащупать подходящий момент, или же не был готов, что-то у него не получалось. Седой Триумвир пытался понять, что же конкретно не удавалось Кэйзеру, но суть вопроса ускользала, словно намазанная мылом, как только член Правительства наконец-то касался нужного потока мыслей. А потому на редких, но важных встречах с мэрами всех семи городов, внимательнее всего Супримус наблюдал за Кэйзером, но разгадать того было все равно, что постигнуть все секреты магии – невозможно. По крайней мере, сейчас.

После историй с грифонами Триумвир все чаще возвращался к мыслям о Кэйзере, который ради чего-то – может, и сам того не осознавая, – истребил целый вид.

Теперь все сошлось. Война – такое безрассудство. И, главное, какими средствами?

Они никогда не воевали. Незачем, города – не страны, все жили друг засечет друга, были артериями одного организма, конкуренции хватало в рамках товарооборота. Мир, которым, фигурально выражаясь, рулил Супримус, был миром денег и финансовых отношений – а чего еще ждать, когда философами называют золотые монеты? Вся мудрость крутилась вокруг Философского Камня, так своевременного созданного Фустом, бесконечно ворчливым алхимиком прибрежного города Златногорска. Воевать было просто не из-за чего и не зачем – себе дороже. Сплошь убытки, а убытки не любил никто.

– Супримус, – дрожащий голос Златочрева вернул Триумвира к реальности. – Я, кажется, знаю, что это…

Смотритель Философского Камня крутил в руках белое нечто, приложенное к письму.

– Что же?

– Это очень плохо…

– Ты можешь просто сказать, что это такое?

– Я не… уверен, – сглотнул Хранитель Философского Камня. – Но это… нет, я не хочу говорить так. Нам срочно нужно к казначею. Срочно.

Златочрев создавал впечатление сумбурного, рассеянного и ленивого человека, но когда как каменная плита на голову сваливалась серьезная проблема, он менялся – из мягкого податливого метала превращался в острый, заточенный и преследующий лишь одну цель клинок.

Супримус кивнул.

Спускались на нижний этаж они на магической платформе, потому что Златочрев теперь не мог лестниц, они стояли на первом месте в его персональном списке вселенского зла.

– Война… – пробубнил Хранитель Философского Камня. – И что он может натворить? Чем ему воевать?

– Не представляю, – нахмурился Супримус.

– Он далеко не дурак, чтобы присылать вот такие послания и вот такие вещи просто так, – Златочрев потряс белым нечто.

– Он гений, Златочрев, как и его дед. Но только мыслит… не туда.

– Значит дурак.

– Нет, просто причина… тут все дело в причине.

Хотел бы Супримус ответить подробней – да вот только не мог при всем желании.

Платформа остановилось, и два Триумвира вышли в нижний зал. Здесь кончалась огромная стеклянная труба в центре Башни, и здесь, на ее дне, собирались сотни и сотни золотых монет, еще на вершине бывших отшлифованными камнями, простой горной породой. Из огромной кучи они постепенно опадали вниз и там, двигаясь на конвейерных лентах, работающих благодаря магии, исчезали в подвальных помещениях.

Около этой трубы, за столом, заваленным бумагами, сидел казначей.

Казначей, к слову, был драконом.