Големикон

Прасфора так и собиралась сделать, но все равно нашла в себе силы двигаться дальше. Только желание все на свете преодолеть, всех победить – саму себя со всеми железными установками комплексов прежде всего – тлело, как фитилек древней свечи, практически распавшийся в пепел.

Оставалось просто рухнуть в кровать и забыться хотя бы на пару минут – Прасфора никогда не позволяла себе такого, эти стальные тиски в голове оставались неподвижны, но сейчас давали слабину. Ослабь их – и будешь жалеть, что позволила себе, останься в их хватке – будешь ругать, что не дала волю желанию.

Кельш ждал на пороге «Ног из глины» – прежде всего, они с Прасфорой обнялись (у нее опять подступили слезы), потом втроем вошли внутрь и расселись по обгоревшим столам. Кельш сперва налил дочке горячего молока, подождал, пока она в тишине сделает несколько глотков, и только потом спросил – знал, что вопросы с порога, тем более после очевидных приключений (явно на одно место), никто не любит.

Девушка огляделась – кабак выглядел… мало сказать, ужасно. Почти везде почернел, перила на лестнице обуглились, где-то треснули балки, которые уже успели подпереть новыми. На время, наспех, чтобы не прекращать работу. Как девушка поняла, гостей все еще принимали, а они все еще шли – даже в место, напоминающую глотку вулканического монстра.

– Что случилось? Где ты пропадала? – Кельш спросил не укоризненно, как у ребенка, ушедшего погулять во двор, а вернувшегося без мяча, без денег и к тому же слегка пьяного, а мягко – прямо не словами, а сливочным маслом.

– Пап… нас ждет война.

– О чем ты? Какие войны?

Кельш посмотрел на Альвио – тот кивнул и слегка закатил глаза: мол, лучше поговорить об этом потом, там все куда хлеще.

Прасфора собралась и рассказала, что случилось. Отец слушал с одновременно суровым и безмерно теплым лицом. Когда девушка закончила, он даже не присвистнул, хотя хотел – это показалось ему слишком неуместным.

– И да, – вдруг вспомнила она, залезая в карман свитера. – Дядя Хюгге…

Тут девушка чуть не всхлипнула – просто достала измятую бумажку и протянула отцу. Тот прочитал несколько раз, будто не верив словам, видя на их месте злое, кривое заклинание.

– Так братец… с ними заодно?

– Он и убивал грифонов тогда.

– Да, и грифоны оказались правдой… но Хюгге…

– Он сказал, – не понимая зачем уточнила Прасфора, – что ему бы пришлось убить меня, если я бы не уехала. Но предупредил меня, и… мне кажется, он принял решение.

– Он никогда не умел их принимать, – нахмурился Кельш. – Постоянно метался туда-сюда. Но грифоны, драконихп, война…

– И я ничего не смогу с этим сделать, – прошептала Прасфора.

– Мы ничего не можем сделать.

– Нет, я не могу ничего сделать. Просто, потому что это я – такая, такая, такая… – она не нашла в себе силы закончить и просто выпила еще молока, уже подотсывшего. Кельш повернулся к Альиво.

– Я не видел Испражненца с тех самых пор. Как сквозь землю провалился…

– О, зато мы успели на него насмотреться – там, в горах.

Они решили не говорить Кельшу и произошедшем перед их отъездом.

– Побег сразу после поражения? И ясно, для чего…

Тут в голове у Попадамс всплыли намеки, шепотки и недоговорки Фюззеля. Догадалась бы раньше, да не до этого было – теперь-то поняла, что за слухи тот имел в виду.

– Так он все это время знал о войне. Слышал, таскал слухи…

У нее затрещала голова.

– Я… – забыв о недопитом молоке, Прасфора обхватила голову руками. – Простите, слишком много всего. Поднимусь к себе… а потом спущусь помочь.

– Даже не думай. Тебе нужно отдохнуть, умыться и поесть. Желательно именно в таком порядке.

– Нет, нет… – протянула уже вставшая девушка. – Я правда помогу. Только несколько минут…

Она отказалась от помощи Альиво и еле-еле, сама до конца не понимая, как, дошла до своей комнаты, тоже обгоревшее – думала, что тут почувствует себя лучше в домашнем, родном уюте, но ничего не поменялось, стало ни хуже, ни лучше, просто так же погано. Узор мира трещал, как разбитое стекло, и паутина осколков разрасталась.

Прасфора прилегла на кровать. В голове крутилось много чего, оно ударялось о свинцовые комплексы и предустановки, громко звенело, но ярче всех, словно оравшая в тромбон, звучала мысль: «Я ничего не могу с этим сделать. Кто-то – может. Я – не могу. Потому что… потому что…»

Закончить Прасфора не успела – сознание провалилось во мрак. Теплый и манящий, без черепов в холодной пустоте, но даже тут, на грани сна и яви, с эхом от взмахов далеких, давно уже ставших лишь костями, крыльев.

Альвио даже и не радовался.

То есть, все прошло хорошо, они воздали должное Фюззелю и компании, Прасфора нашлась, оказалась живой, здоровой, хоть и слегка исцарапанной – эмоциям положено было захлестывать с ног до головы, но они своей святой обязанности не выполняли, просто-напросто отказывались. Драконолог не искал особой причины такого парадокса, лишь поддавался воле ощущений, которые словно укутали в серое покрывало, и при всем желании скинуть его не получилось бы – оно оказалось очень к месту.