Големикон

Пока бить не собирались, и он сидел тихо-мирно. Но внутри бушевал адский циклон. Причиной такой душевной непогоды стало вот что:

В очередной раз, пересиливая себя и морщась, как кувшин с прокисшим молоком (даже комочки на лице появились), Фюззель наткнулся на инженера. Тот начал воодушевленно объяснять Испражненцу что-то – сначала самозванный император не обращал внимания, но потом осознал сказанное, и…

– Я повторяю в десятый раз, – рвал и метал Фюззель – Это я не надену. Что это вообще такое?!

Бедный инженер понять не мог, что вызвало такую реакцию господина в мундире, который сидел на нем, как жилет на тыкве – узко, нелепо и не к месту. Его, инженера, всего лишь попросили провести небольшой инструктаж – а теперь приходиться вытирать слюну, больше похожую на зловонную слизь, с лица.

Инженер вытер капли со лба.

– Мы еще не придумали этому название, но господин Кэйзер сказал, что этим обязательно должны уметь пользоваться все те, кто будут… там. Это все ради безопасности.

Испражненц покрутил в руках так разозлившее его приспособление – большой кусок ткани, нитками привязанный к поясу, из которого торчала еще куча непонятных лесок и веревок.

– И это, – он потряс непонятной вещью, – вы называет безопасностью?! И вообще, какой такой там? Можно объяснить нормально, по-человечески?!

Фюззель не привык, что ему перечат – точнее, скорее даже привык пресекать любое недовольство на корню, потому что, в конце концов, он тут начальник, и деньги идиотам-сотрудникам платит тоже он. И хотя весь мир – пока – не крутится вокруг Фюззеля, хотя бы окружающие пусть будут любезны стать задорной, красивенькой и покорной марионеткой, двигающейся так, как ему надо: ни шагу вправо, ни шагу влево. А этот инженер явно ничего не понимал в жизни – в той жизни, которую вел Испражненц, по крайней мере.

– Я еще раз повторяю, даже не подумаю…

– Господин Фюззель, – раздался голос, и лицо хозяина «Рваных крыльев дракона» тут же поледенело, – это правда очень важно для вашей же безопасности.

Кэйзер подошел к обомлевшему Испражненцу и взял у него из рук приспособление.

– Я думаю, вы меня прекрасно понимаете – в плане должна быть продумана каждая мелочь, как каждая шестеренка на чертеже. Иначе как нам победить?

Услышав «нам», внутри Фюззеля зазвонили радостные колокола самовлюбленности – подумать только, сам мэр хочет, чтобы у них – именно у них! – все вышло.

Кэйзер же отдал приспособление обратно в руки все еще шокированному Испражненцу и отправил инженера заниматься другими делами.

– Я…. Разберусь, конечно, разберусь, – нашел силы выдавить Фюззель.

– Славно, – Кэйзер позволил себе ухмыльнуться – эмоций это его лицу не прибавило. – Вы же догадываетесь, что путь был долгий.

– Да, да, конечно, – перебил Испражненц и тут же прикусил язык. – Как и ваш дедушка, вы…

Мэр Хмельхольма резко сжал механическую руку в кулак. Фюззель сглотнул.

– Простите…

– Не надо, – махнул другой рукой Кэйзер. – Все это и сделано для того, как раз чтобы так престали и говорить, и думать. Когда все кончится —на вас и проверим. Еще чуть-чуть…

Мэр понимал, что говорит сейчас не совсем с человеком: в его воображении, будь оно свойственно к яркому мышлению метафорами, образовалась бы ходячая куча плотно утрамбованного компоста, которая воняла, но не физически, нет, это еще ладно – а всем своим существом, источало такое… правильнее, наверное, сказать, напряжение, что у находящихся рядом начинало покалывать сердце и сводить желудок.

Под испуганным взглядом Испражненца мэр еще несколько раз сжал и разжал механическую руку.

– Вы знаете, – вдруг заговорил Кэйзер, нахмурив седеющие брови, – ради чего мы перебили всех грифонов?

– Эээ… – перемялся Фюззель с ноги на ногу, – я слышал слухи, сплетни, предполагал, но…

Кэйзер хмыкнул – нет, все-таки прав был Барбарио, но польза может прийти даже от самого прогнившего насквозь яблока: как минимум, чтобы отравить кого-то, если понадобиться, или приманить на запах гнили.

Для мэра Испражненц таким яблоком, в принципе, и был. Кэйзер не любил ходить по головам в том смысле, в котором об этом говорят – он уважал разных людей, сильных и по-своему слабых, работящих и слегка ленивых. В каждом было то, чего он, возможно, не находил в себе, а это – повод относиться к ним почти на равных, если не лучше. Но вот Фюззель… в Фюззеле мэр Хмельхольма элементарно не видел человека. Никакого совсем.

– Нет, господин Испражненц, – он наконец-то разжал механическую руку, достал из кармана темно-синего мундира пузырек с рубиновой жидкостью, откупорил, выпил и убрал обратно, – это все ради неба.

– Простите, – не понял самопровозглашенный император таверн. – Вы сказали неба?

И вот теперь Фюззель злился, морщась от теплого пива.

Почему вообще он, хозяин сети таверн, уже так скоро – он знал, чувствовал! – обещавшей превратиться в настоящую империю еды, должен есть в общем зале: он, стоящий бок о бок с мэром Кейзром в его грандиозном плане…

Только вот Фюззель совсем не был посвящен в планы – и вообще не понимал, что вокруг происходит.

Посвящать его, похоже, никто не собирался.