Голод

– Что ты делаешь? – спрашивает он тихо, чтобы остальные не услышали.

Я стараюсь забыть о своем колотящемся сердце, о том, что этот монстр меня уже несколько раз отверг. Встряхиваю волосами, и длинные вьющиеся локоны касаются его лица.

– Устраиваюсь поудобнее, – говорю я.

Я ерзаю у него на коленях, звеню кандалами, усаживаясь как следует, и стараюсь при этом слегка потереться о всадника.

К моему удовольствию, у него сбивается дыхание.

Я не могу вступить в схватку с Голодом или взывать к его чувствам, зато могу вывести его из равновесия. Что-что, а это я умею.

Всадник хватает меня за талию. Я чувствую, что он собирается столкнуть меня с колен, но по какой-то причине передумывает: прижимает к себе, и его пальцы впиваются мне в кожу.

Мужчина, ожидавший в фойе, приближается к нам. На его лице виден страх – и, пожалуй, слабая надежда. Одежда на нем рваная, в заплатках, сандалии на ногах совсем изношены. Кто бы он ни был, никаких богатств у него быть не может, однако же он пришел что-то предложить Жнецу.

Приблизившись к нам, мужчина запускает руку в карман и достает несколько колец, изящный золотой браслет и ожерелье с изображением Богоматери Апаресиды[5] на подвеске. Склоняет голову и опускается на колени, протягивая руку вперед.

– Что это? – спрашивает Голод с презрением в голосе.

– Это единственное настоящее богатство моей семьи, – говорит мужчина. – Оно твое.

Он поднимает голову, и я вижу по его глазам, что он хочет попытаться вымолить чью-то жизнь, но сдерживается.

Я встаю с колен всадника. Какое-то мгновение он удерживает меня, но потом все же отпускает.

Боже, что за странный ублюдок этот Жнец.

Я подхожу к мужчине и присаживаюсь перед ним на корточки.

– Красивое, – говорю я, дотрагиваясь до изображения Девы Марии на подвеске ожерелья, и мои кандалы звенят. – У него есть какая-то история?

– Оно принадлежало моей матери, а до нее – ее матери, – говорит мужчина и отваживается перевести взгляд на всадника, стоящего у меня за спиной.

– Должно быть, она его очень любила, – говорю я.

– Ана, встань.

Я оглядываюсь через плечо на Голода – тот подает стражникам знак увести мужчину. Я знаю, что будет дальше.

Я хватаю мужчину за запястье, не вставая и не позволяя ему подняться, хотя стражники Голода уже приближаются к нам.

– Этот человек готов отдать свою священную реликвию, – говорю я, глядя на Жнеца. – Ты же понимаешь, какая это жертва?

Голод хмурится.

– Это блестящая безделушка с ложным идолом. Для меня она совершенно бесполезна.

Я приподнимаю брови.

– Ложным?

Никто в Бразилии не утратил веры в Деву Марию и ее милость даже после того, как мир рухнул. Скорее, напротив, именно за эту веру мы держались накрепко – как за доказательство того, что Бог, каким бы мстительным он ни казался, может быть и милосердным.

Голод щурит глаза и улыбается ядовитой улыбкой, словно говорит: «Ты действительно хочешь знать ответ?»

– Хорошо, – говорит он. Его взгляд снова падает на мужчину. – Я принимаю твой дар.

На мгновение я расслабляюсь. Но тут стражники приближаются к мужчине, один берет протянутые украшения и бросает их на пол. Остальные хватают мужчину за руки и уводят прочь.

Он начинает молить их, хотя идет за ними без сопротивления.

Пока они идут к двери, я смотрю на разбросанные украшения. Богородица во всей своей неизреченной милости смотрит прямо на меня.

Бог здесь, – словно говорит она, – но даже я ничего не могу тут поделать.

– Хотела бы я знать, – говорю я, глядя на маленькую подвеску, – если бы ты был женщиной и мог рожать детей, был бы ты таким же воинственным?

– Мужчина, женщина – не имеет значения. Я не человек, Ана. Я – голод, я – боль, и никакие тонко завуалированные попытки остановить меня тебе не помогут.

Он прав.

Я пыталась вмешаться, и это ничего не дало.

Встаю, все еще чувствуя на себе взгляды Голода и Богоматери Апаресиды.

Ухожу от них обоих обратно в свою комнату, и на этот раз никто меня не останавливает.

______

До конца дня я сижу у себя в комнате. Слышу мольбы, крики боли и предсмертные стоны. А если выгляну в окно, то увижу муки людей, которых убивают, а потом сбрасывают их тела в неуклонно растущую груду.

Хочется есть и пить, но я не выхожу из комнаты: боюсь, что если опять столкнусь с Голодом, то он вынудит меня остаться и смотреть.

В голову приходит мысль о побеге – и не раз, – но эти чертовы кандалы мешают, и я подозреваю, что снять их не может никто, кроме Голода.

Примерно через час после того, как солнце садится и крики смолкают, стражник открывает дверь в мою комнату.

– Всадник хочет тебя видеть, – говорит он.

– Обойдется этот кобель без моего общества, – отвечаю я.

Мужчина заходит в комнату и, схватив меня за плечо, поднимает на ноги.

– Мне самому от этого тошно, – тихо признается он, вытаскивая меня за дверь. Я замечаю кровь у него на руках и брызги на рубашке.

Видно, не так уж ему и тошно от того, что происходит.