Голод

Особенно если учесть, что я разозлила всадника всего несколько минут назад.

По лицу Голода вновь скользит лукавая улыбка, как будто я наконец-то включилась в игру, в которую с ним больше никто играть не хотел.

– Я уже не так жажду крови, – говорит всадник. Он указывает на еду. – Ешь, я обещаю, что резать тебя не буду.

Я чувствую на себе взгляды присутствующих и медлю точно так же, как Рикардо.

Это ужасно похоже на ловушку. Однако я так голодна, что отказаться не в силах.

Сначала я решаюсь выпить воды. Из стоящего передо мной кувшина неуклюже наливаю себе стакан и подношу его к губам. Вода свежая, прохладная – кажется, пила бы и пила. Только напившись всласть, я перехожу к еде и кладу на тарелку всего понемногу.

Голод наблюдает за мной, его зеленые глаза сверкают в свете свечей. Я почти жду, что он набросится на меня – или, по крайней мере, опрокинет мою тарелку, как я опрокинула его. Может, именно поэтому он не делает ни того ни другого. Всадник любит держать других в напряжении.

Моя вилка уже на полпути ко рту, когда Жнец говорит:

– Расскажи мне о себе.

Я останавливаюсь и бросаю на него скептический взгляд.

– Так и знала, что это ловушка.

– Почему ты так думаешь?

Он проводит большим пальцем по нижней губе, и это возмутительно сексуально.

Я приподнимаю брови, и выражение моего лица откровенно говорит: «Докажи, что я ошибаюсь».

Через мгновение всадник улыбается зловещей улыбкой. За то короткое время, что я провела с ним, я уже поняла: именно тогда, когда улыбается, он особенно опасен.

Голод берет свой бокал с вином и закидывает ноги на стол.

– Спрошу иначе: ты жалеешь, что спасла меня пять лет назад?

– Ты хочешь говорить об этом сейчас? – спрашиваю я, бросая взгляд на мужчин, стоящих в гостиной.

Голод молча пристально смотрит на меня, и да, похоже, он действительно хочет, чтобы я ему ответила.

Я проглатываю несколько кусочков, прежде чем ответить.

– Тогда – нет. Я считала, что нельзя поступать так, как поступили с тобой, – говорю я, не глядя ему в глаза.

– А теперь ты так не думаешь?

Еще один трудный вопрос.

Теперь я смотрю ему в глаза.

– Неужели у тебя хватает наглости спрашивать об этом, когда я все еще слышу стоны твоих жертв?

Всадник издает горлом какой-то легкомысленный звук.

– Однако ты пока еще не настолько ненавидишь меня, чтобы убить, – напоминает он мне.

Я вспоминаю, как прижимала нож к его шее. Как мне хотелось причинить ему боль – и как я все-таки не сделала этого.

– Дай мне нож, проверим твою теорию, – говорю я.

Всадник кивает на столовые приборы.

– Давай, – говорит он.

Вслед за ним я смотрю на лежащий возле моей тарелки нож для стейка, точно такой же, как тот, которым всадник зарезал Рикардо. Я не протягиваю к нему руку.

– Что толку? Я уже видела, как ты исцеляешься от смерти.

Голод не указывает мне на противоречие: если бы я действительно так считала, то с самого начала не пыталась бы ему угрожать.

Вместо этого он берет бокал с вином и крутит его в руке.

– Итак, ты спасла меня, о чем теперь жалеешь, а я уничтожил кое-что из того, что было тебе дорого… – Он уничтожил все, что мне было дорого! – И наши пути разошлись. Как ты жила после этого? – спрашивает он.

– В основном открывала рот и раздвигала ноги, – отвечаю я.

Обычно подобные выражения шокируют людей, и мне нравится эпатировать публику. Однако Голод и бровью не ведет.

Ничего, я еще разберусь, на какие кнопки ему надо жать, черт возьми.

– Это, должно быть, малоприятно, – спокойно говорит он.

– Да уж не хуже, чем в кандалах ходить.

В подтверждение своих слов я поднимаю руки и звеню цепями.

– Так, значит, ты устроилась в бордель и зарабатываешь на жизнь тем, что позволяешь себя использовать? – спрашивает всадник, не спуская с меня пристального взгляда. С учетом его потрясающей внешности и предельно отталкивающей сущности этот взгляд порядком нервирует.

– Не одобряешь, – говорю я.

Он пожимает плечом.

– Я не одобряю все, что делаете вы, люди. Не принимай это на свой счет.

Да я и не принимаю.

Просто сажусь на свое место.

– Только не говори мне, что тебе никогда не хотелось кому-нибудь зарядить свой фитиль? – На его лице ничего не отражается, и я уточняю: – Ну, знаешь, поработать головкой? – Никакой реакции. – Вставить сосиску в булку? – Ничего. – Исполнить танец дьявола?

Голод подносит бокал к губам.

– Не знаю, что ты имеешь в виду, но звучит все это крайне непривлекательно, – отвечает он. – Однако, учитывая то, на какие глупые увеселения вы, смертные, так падки, я не очень-то удивлен.

Он делает большой глоток.

– Секс, – поясняю я наконец. – Я имею в виду секс.

Он корчит гримасу.

– Ой, только не делай вид, что ты выше этого, – говорю я. – Да и прочие наши увеселения тебе, кажется, вполне по вкусу.

Я бросаю взгляд на его бокал с вином. Он весь день пьет. Очевидно, кое-что человеческое ему не чуждо.

Рот Голода кривится в язвительной ухмылке.

– Если тебе нравится мед, это не значит, что тебе должна нравиться и пчела.

Я смотрю на него хмуро: как ни досадно признавать, в его словах есть резон.