Голос из толпы. Дневниковые записи

В среду было собрание-летучка. Сами, без куратора, организовали политчас. Кошкин докладывал. Потом бурно решали вопрос о культпоходах: в какой театр пойдем. Как с будущей стипендии соберем на культпоходы сразу по 30 рублей. Какую новинку литературы будем читать, разбирать. Саранцев (не как Вадим, который своим умом брал, сам за всех решал) как бы синтезирует все, что говорят ребята. Зато там, где видит неправду, и сам выступает. Страстно, гневно, путано. Но все же он ориентируется на Вадима и на собраниях нередко его спрашивает: «Как Вадим?..» И ходят они вместе.

Вот такой случай. Коробовичу дали задание проверить в понедельник, кто как читает газеты – между перерывами. Наступает понедельник. Проходит пять часов. Осталась одна перемена.

– Ты что не проверяешь, Короб? – сурово и со своим обычным грозным видом спрашивает Саранцев.

Короб вспылил:

– Откуда ты знаешь? Может, я хотел на последней перемене проверить.

Разгорелась перебранка. Вмешались Герваш, Пасечников, Вадим.

Потом Саранцев вспомнил о курсовой работе Коробовича:

– Ты мне говорил, что не думаешь о курсовой…

– Не говорил я этого тебе! – рубит Короб.

И Саранцев задыхается в возмущении, слова застревают в горле, он не знает, что ответить на такую наглую ложь. Заикаясь, машет руками.

А Короб:

– Я этого не мог говорить, потому что еще утром думал делать курсовую работу.

Ну, кто Коробу поверит? Видно: врет и аргументы в оправдание приводит глупые… Оба в конце концов дают честное комсомольское слово… Выступает Рудик и заявляет:

– Кто-то из них не прав. Значит, кто-то дал нечестное комсомольское слово. А это что значит? Надо выяснить!

В разговор вмешивается Кошкин и заминает вопрос о комсомольском честном слове, ибо знает, что это значит, какие могут быть последствия, и тем самым «спасает» положение. А Короб, дурак, стал корить Саранцева, что тот в прошлом году, не будучи комсоргом, срывался с лекций и при этом говорил: «Я не приду на лекцию». И не приходил… Саранцев тушуется от этих слов, бормочет что-то.

Наконец как комсорг Юрка дошел до того, что в группе полуразлад: можно не записывать лекции, можно даже заниматься потихоньку посторонними делами. Но прогуливать нельзя!

Обстановка в группе безрадостная. Валя ни с кем не здоровается. Андрей ходит хмурый, ни на кого не смотрит. Юрка Короб и Калинин не заметны, не слышны.

Саранцев, если прогуливает кто, созовет в субботу группу: ну вот, мол, как вы считаете? А группа молчит. Только Рудик в защиту провинившегося что-то бормочет. Всем надоело…

Сегодня «разбирали» Герваша. Андрей, видя, что Саранцева никто не поддерживает, разорался:

– Ты мне не веришь? Так и скажи, что не веришь. А то лицемерничает тут. Что, я буду врать ребятам?

Юрка сначала пытается отрицать, что он лицемер, но в словесной перепалке Герваш его одолевает, и под конец Саранцев произносит:

– Да, я не верю тебе.

А группа молчит.

Решили было идти в воскресенье в Русский музей, а чуть позже половина группы идти в музей отказалась. Надо на картошку двоих – нет желающих.

– Не хотите? Что это такое! В культпоход не хотят, на картошку не хотят. Да ладно, к черту вас! – срывается у Юрки.

Или вот объявил Саранцев, что надо принять участие в платном культпоходе. Все отказались, как он ни уговаривал. Оставшись наедине со мной, сказал со злостью:

– Взять бы половине из них набить морды.

Ходит голодный, осунувшийся и еще по комсомольской линии работает – по заседаниям, на занятиях. Да и нотации каждому читать надо! Или вызывает его Зайцев отвечать.

– Спросите другого!

– Но вы знаете материал?

– Да.

– Так ответьте, пожалуйста.

Начинает отвечать, а потом неожиданно садится и зло бросает:

– Не буду!

На обложках своих тетрадей, просто на бумажках разрисовывает по-всякому: Юра Саранцев, Юра Саранцев…

В последнее время стал сильно критиковать все, что касается нашего поведения, разговоров, и критикует в общем-то глупо, так что ему время от времени противоречит только Калинин. Вот пример: «Футбол существует для того, чтобы разговорами о нем убивать скуку». «В группе 14 лицемеров» (он, пятнадцатый, – не лицемер).

Признается:

– Мне еще в авиационном училище один хороший человек говорил, что если я умом не возьму, то возьму чувством – хорошо чувствую ложь, всякую неправду. Чувствую: это вот плохо, и это, точно, плохо. А словами иногда не могу сказать. Знаешь, верю в эту самую способность и всегда ей следую.

Очень плохо, в материальном смысле, живется сейчас Саранцеву, отсюда и его поведение – резко озлобленное. Ничего, дескать, ему сейчас не надо. Ничего он читать, мол, не будет. Главное – где бы денег достать. Хотя зол больше на словах. Стал нервозен, поэтому часто начинает спорить (в сущности, ругаться). Как, например, с Хитрово, преподавательницей, праправнучкой Суворова.

– Я не люблю сербские песни и не хочу рассказывать о них.

– А что вы любите?

– Деньги.

– Не читаю, не люблю читать, – режет на следующий день, хотя читает много.

Через пять лет после окончания университета Юрий Саранцев покончил жизнь самоубийством.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2. ОТ ШУГОЗЕРА ДО ВОЛХОВА