В шесть часов вечера 11 июня, в пятницу, пригородным поездом я выехал из Ленинграда в Тихвин. Оттуда мне предстояло добраться до Шугозера, районного центра, находившегося примерно в 70 километрах от Тихвина.
У меня был билет в плацкартный вагон, малолюдный и тихий, с белыми занавесочками на окнах – единственный такой вагон на весь состав.
В купе нас оказалось двое. Мой попутчик, мужчина средних лет, не обращая на меня ровно никакого внимания, вытащил из кармана завернутые в газету чайную колбасу и тонко нарезанные ломтики хлеба, методично сжевал все это и молча уставился в окно.
Поезд двигался медленно, подолгу задерживаясь на каждой станции. Платформы почти всюду отсутствовали, и люди с трудом карабкались на подножки прямо с песчаной насыпи. Сходившие на остановках пассажиры поезда везли с собой кто что, большинство – продуктовые сетки, набитые батонами.
В Тихвин поезд пришел в половине первого ночи. У станции его уже поджидал автобус, прямо до Шугозера.
Кругом была лесная глушь. Деревень почти не попадалось.
«Осенью и весной совсем беда, – обронил кто-то из пассажиров, – дороги размывает, грязь стоит непролазная, машины не ходят. Районный центр оказывается отрезанным от железной дороги. Не пойдешь же пешком 70 километров! Впрочем, кому надо, ходят».
В Шугозеро мы приехали на рассвете. Я без проволочек устроился в Доме колхозника – он пустовал, а в одиннадцать часов уже был в райкоме комсомола.
– Лектор из обкома?
Из-за стола поднялся низенький, в выцветшей гимнастерке парень, протянул руку: «Шарковкин, второй секретарь». Поинтересовался, когда я приехал и где остановился.
Дверь соседней комнаты отворилась.
– Александр, – обратился к вошедшему Шарковкин, – к нам лектор из обкома… Знакомьтесь, Ганибалов, первый секретарь райкома.
Вихрастый и веснушчатый Шарковкин производил впечатление натуры деятельной. Наоборот, Ганибалов, высокий, с гладко приглаженными черными волосами, тонким интеллигентным лицом, был сдержан и немногословен.
– Я могу предложить вам два маршрута. – Шарковкин стал вычерчивать их на бумаге. – Первый маршрут немного труднее. Вы пойдете отсюда в колхоз «Ленинский путь». Это семь километров. Оттуда в колхоз «Заря коммунизма» – 10 километров. Из «Зари» – в «Заветы Ильича». Здесь порядка 20 километров. Многовато?
Не успел я ответить, как Шарковкин зачеркнул первый маршрут:
– Нет, пожалуй, вам лучше идти по второму маршруту! Как ты думаешь, Александр? В «Заре коммунизма» уже был лектор.
Ганибалов подтвердил, что по второму лучше.
– Итак, решили! Пойдете по второму маршруту. Здесь между колхозами не очень большие расстояния, 7–10 километров. Где на машине подъедешь, где пешком пройдешь. Ничего, ты молодой. Как, ничего?
– Ничего! – И я отправился в путь.
На краю поселка у обочины дороги стояла грузовая машина. На траве около нее развалились три человека, причем двое из них, что меня удивило, лежали, подложив под себя байковое одеяло. На всякий случай я спросил, не собираются ли они ехать…
– Тебе куда? – поинтересовался один, обнаженный до пояса.
Его спина, что меня тоже удивило, была слишком белой для любителя позагорать.
– В колхоз «Разгар».
– В «Разгар»? Мы как раз туда едем…
В разговор вмешался второй, весь в сером, в серых брюках, серой рубашке и в серой же кепке:
– Поставь три по сто, довезем.
– Да, да, поставь три по сто, довезем! – поддержал первый.
– Если б у меня были деньги!
– Ну, тогда поставь сто пятьдесят. Если хочешь ехать.
«Разыгрывают, наверное», – подумал я неуверенно.
– Ты живешь там?
– Нет, я еду туда читать лекцию. Я из Ленинграда.
– Мы тоже из Ленинграда!
Оказалось, это были рабочие одного ленинградского завода, шефствующего над «Разгаром». Они везли в колхоз оборудование и заводского тракториста. Их начальник пошел в райком партии. Его ждали с минуты на минуту.
Вскоре появился начальник:
– Все в порядке. Едем.
«Кепка» встала и полезла в кабину, начальник – туда же. Любитель загорать забрался в кузов. Я тоже встал, решив проявить, так сказать, личную инициативу: раз не приглашают садиться в машину, значит, то, что я еду с ними, будем считать делом само собой разумеющимся.
Я устроился поскромнее, у заднего борта. Кузов был завален инструментом, ящиками, частями какой-то машины, толстым перекрученным проводом. Сидеть на корточках, прислонясь к борту, было неудобно.
– Ты что там уселся? Как бы тебя не пришибло. Трясет здорово. Иди сюда! – сказал один из рабочих.
Другой, сидевший на свернутом в рулон одеяле, пододвинулся: «Садись со мной. Да свою полевую сумку возьми с проводов. Они грязные».