Голоса Памано

Итак, у него было предостаточно причин для недовольства своей жизнью. И вдобавок ко всему на него сверху, с балкона, пристально смотрела она; он был уверен, что она не спускает с него глаз, поскольку ее пронзительный взгляд буквально прожигал ему затылок. Боже мой. Однако, несмотря ни на что, стерев выступивший на лбу пот, поскольку солнце, время от времени высовывавшее свой нос между тучами, било ему прямо в лицо, Ориол Фонтельес любезно улыбнулся дону Валенти Тарге, который вместе с еще одиннадцатью чиновными особами поднимался по лестнице, ведущей на помост, установленный на Главной площади Сорта. Двенадцать человек на помосте, который еще несколько лет назад использовался для размещения коблы или танцевального оркестра, когда музыка в этих краях еще существовала. Двенадцать человек, словно музыканты, в летней униформе, белых пиджаках с вышитыми на карманах фалангистскими ярмом и стрелами, с аккуратно подстриженными тонкими усиками, со щедро напомаженными и тщательно прилизанными волосами (чтобы, не дай бог, никакое сомнение в праведности избранного пути не могло бы растрепать их), наблюдали с глубокомысленным выражением лица за беспорядочными облаками, которые время от времени закрывали солнце (ерунда, главное, чтобы дождь не пошел); ликующе воздав должное славному мятежу, повергшему страну в безысходную печаль и разруху, они открыли памятник местным жертвам красных орд и громогласно пообещали собравшимся скорое привольное житье и всеобщее благоденствие, если, разумеется, все вместе и каждый в отдельности сделают для этого все возможное и раз и навсегда покончат с черным рынком. Последнее условие было явно несбыточным, ибо те же самые люди в форме, по меньшей мере трое из них (Рубио, Эмпаранса и Даудер), были по самые усы замешаны во всех этих делишках, но при этом сокрушенно кивали, когда гражданский губернатор и глава местного отделения движения, уроженец Саламанки, пронзительным фальцетом высокопарно осуждал подпольную торговлю, предварительно ободрав несчастных Рубио, Эмпарансу и Даудера как липку в обмен на обещание и впредь закрывать глаза на их махинации. Стоя в первых рядах, Ориол держал перед собой сцепленные ладони, будто предохраняясь от удара в пах, и как мог изображал необыкновенную гордость за алькальда своей деревни, оказавшегося среди двенадцати белых апостолов, призывавших собравшихся (пятьдесят девять процентов населения, насильно согнанных на Главную площадь) в случае необходимости отдать жизнь за Отечество, как это сделали тысячи патриотов, погибших от рук ненавистных красных, и именно поэтому сегодня мы напоминаем о них с помощью сего скромного, но великолепного, грубоватого, но весьма выразительного монумента. (Браво, вот как надо произносить речи, да-да, именно так, сказали Мингет из дома Рода в Риалбе, Кандидо из дома Мора в Бернуи, Басконес, лавочница из Торены, семейство Казас из дома Мажалс – муж, жена и старшая дочь, тоже из Торены, Андреу из дома Пона из Льяворси, Фелиу из дома Бирулес из Торены и еще двенадцать или пятнадцать пар рук; все они горячо аплодировали речам, хотя и не знали, что означает «весьма выразительный монумент», если только они правильно поняли напыщенный испанский язык гражданского губернатора.) Пневмоплевропариетопексия, подумала Сесилия Басконес.

Черт бы их всех побрал. Тебе дают в качестве образца рисунок, к которому непонятно как подступиться, приказывают сделать все за две недели, ты пытаешься изловчиться, из кожи вон лезешь, заканчиваешь памятник к назначенному дню, а платить тебе раньше следующего года не собираются, и вот тебе на, оказывается, он хоть и выразительный, но грубоватый. Твою мать!

Ориол Фонтельес, облаченный в летнюю униформу, ответил на сию филиппику каменотеса легким кивком и посмотрел на сеньора Таргу, который, в свою очередь, внимательно наблюдал за ним. Он что, следит за мной? Изучает меня? В этот момент оратор объявил, что силы правопорядка заметно преуспели в установлении контроля над всей горной местностью и в скором времени в Сорте наконец на постоянной основе разместится отряд Гражданской гвардии, дабы защитить лояльных подданных от террора неподконтрольных бандитских группировок с гор (которых на самом деле, конечно, не существует) и заодно вселить страх в сердца всех нелояльных к режиму граждан, которые, как бы они ни скрывали свою нелояльность, известны наперечет. Ибо Бог все видит и Бог с нами. Остальные оркестранты вторили ему мягким перезвоном маракасов и улыбками от уха до уха, а солист-трубач ощупывал распухшие от мощи сольной партии уста, продувал безмолвный инструмент, который выплевывал скопившуюся слюну, и облизывал губы, готовый возобновить исполнение пьесы.

– Не оборачивайся. Лейтенант Марко ждет тебя сегодня ночью. В полночь. Это важно. – Ориол инстинктивно повернул голову. Незнакомец, голос натужный, но негромкий. – Я же сказал, не оборачивайся! Это важно.