Голоса Памано

Ну как объяснить ей, что она внутренне содрогается от одной мысли о том, что люди совсем не такие, какими кажутся, будь то Ориол Фонтельес или Жорди? Или что ей гораздо проще иметь дело с Фонтельесом, чем с Жорди. Она сосредоточилась на Ориоле из трусости. Сколько трусов на таком крошечном пространстве, бог мой. Может быть, поделиться своими проблемами с Жоаной? Рассказать о Жорди? Или о визите к врачу? Или об Арнау?

– Думаю, на самом деле я делаю это для себя, – сказала она, как бы подытоживая свои рассуждения.

Жоана пристально взглянула ей в глаза, и Тина, поняв, что у нее дрожат руки, опустила их вместе с вырезками вниз, чтобы Жоана ничего не заметила.

– Что слышно об Арнау?

– Ничего. Говорит, что очень счастлив.

– Вы к нему не ездили?

– Нам не позволяют. Должно пройти какое-то время. Но мне кажется, я все же пренебрегу запретом.

Больше они ни о чем не говорили. Обе испытывали некоторую неловкость. Жоана дотронулась до ее плеча, словно говоря до свидания, и Тина осталась наедине со своим разочарованием в Арнау, моем сыночке, добровольно избравшем путь, против которого я столько боролась, прилагая все усилия, чтобы никто не мог навязать ему его. Мой сын, другая жизнь. Как и дочь Ориола, которая живет с убеждением, что ее отец – фашист, а это неправда.

Она взглянула на вырезки. Просмотрела две или три. Серия из трех очень хороших, правда слегка пожелтевших фотографий, запечатлевших площадь Сант-Элой, а может быть, Главную площадь с памятником, надпись на котором трудно было разобрать. Она подошла поближе к свету, чтобы получше разглядеть снимок. Как гласила подпись под ним, это был простой, но весьма выразительный памятник погибшим, открытый в тысяча девятьсот сорок четвертом году и почти сразу же разрушенный взрывом заложенной под него бомбы. Фотография была сделана ровно пятьдесят семь лет пять месяцев и восемь дней тому назад, и за монументом можно было разглядеть фигуры какого-то рабочего и мальчика; мальчик смотрел на камень и выглядел насупленным. Шел дождь. На заднем плане расположилась, судя по всему, влюбленная парочка: юноша обнимал девушку за талию, и, возможно, они целовались. Еще там стояло несколько мужчин в белых пиджаках, напомнивших ей музыкантов оркестра «Платерия». Они разглядывали памятник и, вероятно, со знанием дела обменивались мнениями о нем. Еще несколько человек смотрели, по всей видимости, на фотографа (Перет из дома Молинер). Это был снимок, полный интересных деталей, которые, судя по всему, ускользнули от внимания фотографа, поскольку очевидно, что главным объектом фотографии был монумент. В момент, когда фотограф сделал второй снимок, с крупным планом памятника, уже без людей, оставалось всего три секунды до рокового взрыва бомбы, которому суждено убить фотокорреспондента. Маки убили Перета из дома Молинер, который всегда голосовал за левых республиканцев, пока в этом мире еще можно было голосовать.

Третья фотография, снятая совсем в ином стиле и, очевидно, выполненная другими руками, запечатлела произведенные взрывом разрушения и властного вида мужчину, который проклинал красных коммунистов и сепаратистов, что губят наше Отечество, а люди, смертельно напуганные терактом, убегали с площади, восклицая храни нас Пресвятая Богородица. Снимок отображал также огромный кусок камня, отколовшийся от памятника и отброшенный на расстояние десяти шагов, и явственно передавал терпкий запах пороха, с помощью которого был произведен взрыв. А в нижней части фотографии – нечеткий, расплывчатый силуэт мужчины, который бежал, думая доченька моя безымянная, в какой же страшный мир мы тебя впустили.

Тина перебрала другие вырезки. Материал был очень интересный. Он не имел никакого отношения к книге, над которой она работала, но зато, несомненно, был связан с Ориолом. Огромное тебе спасибо, Жоана, подумала она, глядя на дверь канцелярии.

35

Весеннее небо, чистое, яркое, блестящее; колючие, как иглы, звезды пытаются объяснить Жауме Серральяку, что их световое послание невозможно разгадать, слишком уж оно древнее и далекое. Но Серральяк не обращает никакого внимания на звезды. Он рассеянно взглянул на созвездие, похожее на латинскую букву «m», не подозревая, что Кассиопея была виновницей семейного несчастья, когда, движимая гордыней, похвалилась, что ее дочь Андромеда превосходит красотой нереид. Это самих-то нереид! Неслыханная дерзость. И вот теперь она неподвижно застыла на студеном небе вместе со своим супругом Кефеем, рядом с Андромедой и ее возлюбленным и спасителем Персеем. Сколько страстей над головой Серральяка, сколько наказаний, оборванных ударом ножа судеб. А он равнодушно смотрит на небо и спокойно докуривает последнюю сигарету, ломая голову над тем, как, черт возьми, правильнее составить заявление на второй кредит, чтобы залатать возникшие после ремонта грузовика прорехи в бюджете. Дрожа от холода, он застегнул молнию своего толстого свитера до самого горла.