Голоса Памано

– Говорят, сеньора из дома Грават была одной из немногих, кто все видел своими глазами. Сходи к ней. Хотя вполне возможно, она тебя даже не примет, потому что она дама надменная и вся деревня для нее воняет навозом. Хочешь, открою тебе тайну?

Глаза у него блестели; судя по всему, он был азартным человеком. Он снял кепку, и Тина впервые увидела его волосы, белые и густые; наверняка в молодости они у него были золотистыми, как пшеница.

– Это ведь она лично всегда заботилась о могиле учителя. Раз в месяц она приходила в семейный склеп, чтобы обновить цветы и все такое. А потом всегда шла к могиле Ориола Фонтельеса. Самая богатая дама в мире, и при этом раз в месяц, даже если находилась на другом краю света, обязательно приезжала сменить учителю цветы, лично, своими собственными руками.

– А теперь не приходит?

– С тех пор, как ослепла, нет. Но вместо нее это делает служанка.

– Ты с ней общался?

– Сеньора Элизенда Вилабру никогда не якшается с деревенским людом. Здесь, в Пальярсе, во многих деревнях есть хотя бы один богатый дом, жители которого никогда не общаются с местными, и в Торене это выпало на долю дома Грават. А мне на долю выпало проживать как раз напротив этого дома.

Тина молчала, поскольку хотела, чтобы мраморщик разговорился и пролил свет на жизненные истории, которые постепенно становились ей все ближе, словно превращаясь в ее собственную кожу. Однако возникший из недр мастерской рабочий, по-видимому, решил помешать ей, войдя в конторку с камнетесным молотком в руке и спрашивая у Серральяка, действительно ли все надгробия предназначаются для мэрии Эстерри. На самом деле ему хотелось поближе разглядеть женщину, которая издалека показалась ему очень привлекательной.

– Да, все. Амелия хотела взглянуть на них перед погрузкой.

Рабочий с любопытством разглядывал гостью. Нет. Вблизи она не так хороша. Полновата. Он поднес руку к кепке жестом, напомнившим Тине прораба-моряка из торенской школы, и вернулся к надгробиям, которые, как он только что точно узнал, предназначались для мэрии Эстерри.

– На чем мы остановились? – Жауме Серральяк постучал пальцами по столу, стараясь припомнить.

– На сеньоре Элизенде.

– Ах да. Говорят, она с юных лет была подругой Франко. А сейчас дружит с королем, хотя теперь она совсем слепая и из дома не выходит. Говорят, что ее владения… Нет, как лучше сказать? В общем, ты можешь пройти от Виельи до Пучсерда или даже до Лериды, не выходя за пределы ее угодий. С ума можно сойти, правда?

– Да, я от многих людей это слышала.

Серральяк осушил второй стаканчик кофе и выкинул его в мусорное ведро.

– Не знаю уж, что там пишет учитель в этом письме, но я в это не верю, вот так-то.

Тина вздохнула, открыла папку и вынула оттуда несколько печатных страниц. Положила их на стол.

– Смотри, это фрагменты писем Фонтельеса его дочери. Кстати, ты не знаешь, сын Буресов все еще проживает здесь?

– Пако? Мне кажется, он уехал в Боснию или куда-то в этом роде. Он работает на НПО.

– Побольше бы таких, как он.

– Да, не помешало бы. Не то что эти выродки из дома Савина, просто фашисты какие-то. – Указывая на листы: – Хочешь, чтобы я их прочел?

– Если ты не прочь поменять привычные представления о вещах, да, сделай одолжение.

– Что это тебя так проняло? Ты же, насколько я помню, просто занималась подготовкой фотоальбома, разве нет?

Тина открыла рот, на минутку заглянула в свою душу, сдержала робкую улыбку и, не глядя на Серральяка, сказала, что пока она этого не знает наверняка, но дело в том, что меня возмущает любая ложь и люди, которые используют эту ложь в своих интересах. Я бы хотела, чтобы ты помог мне отыскать дочь Фонтельеса. Ах да, я только знаю, что его зовут Жоан.

– Кого?

– Дочь учителя. Ты знаешь какого-нибудь Жоана?

– Но ты же говоришь, что у него дочь.

– Ладно, прочти это и подумай, скольких Жоанов ты знаешь.

50