Голубая свастика (СИ)

Никогда еще в доме Стефана Краузе не было так тихо, мирно и спокойно. С возвращением из больницы Данко все словно расцвели. Слуги с удвоенным рвением выполняли свои обязанности и ходили в приподнятом настроении. Даже сам хозяин ни к кому не цеплялся, не орал, а предпочитал проводить время в своем кабинете за книгами или документами. Несколько дней больничного, который он взял в отместку Гансу за полученный синяк, были лучшими в жизни офицера за последние военные годы. Он старался никому не досаждать и не портить жизнь, даже мимо вечной жертвы, Сары, проходил с равнодушным лицом, словно ее не замечая.

Гитлеровцы подорвали и разграбили товарный состав с продовольствием, и в связи с этим офицерам лагеря выдали по большому мешку муки. Теперь Эльза каждый вечер пекла свои коронные лепешки, и они ели их, смазав небольшим количеством джема, меда или масла. Таким образом, проблема ужина для всего «семейства» была снята, стало оставаться больше лишнего хлеба, и Стефан смог значительно увеличить паек, передаваемый Ребекке.

Карл принес из столярного цеха деревянные кубики разной формы и размера, покрашенные в различные цвета, которые Стефан неделей ранее заказал для Данко. У немца самого были такие в детстве, и он отлично помнил, как упоенно ими играл. Цыганенок, увидев это чудо, пораженно ахнул и даже затопал ногами и захлопал в ладоши от восторга. Он никогда в жизни не видел ничего подобного, и даже не подозревал, что мальчикам его возраста полагалось иметь подобные игрушки.

Теперь по вечерам Стефан и Данко располагались в гостиной на ковре перед камином и увлеченно предавались нехитрой игре, воздвигая башни, бастионы и целые города. В действии также участвовали машинки. Офицер на четвереньках ползал по ковру вместе с ребенком, и они играли по несколько часов подряд, пока Эльза решительно не уводила малыша пить молоко и готовиться ко сну.

Равиль, полулежа на диване, с улыбкой наблюдал за их возней, поражаясь, как расцветал фашист, играя с ребенком в кубики так увлеченно, словно этому здоровому мужику самому было пять лет. Присоединяться к ним парень отказывался, так как ему больше нравилось смотреть. Стефан не настаивал, ему и так было хорошо.

Данко, равно как и иной ребенок, попавший в экстремальную ситуацию, очень быстро адаптировался к новым условиям. Он уже неплохо владел немецким языком, Эльзу назначил своей мамой, Карла — дедушкой, Стефан получил титул дяди, а Сару и Равиля мальчуган называл по именам.

Самое поразительное для Равиля было то, что офицер ни грамма не злился на мальчика, даже если тот начинал капризничать, громко смеяться или плакать. Немец каким-то образом умел найти к малышу подход, строго и ласково призвать Данко к порядку, никогда не повышая на него голос. Равиль даже завидовал цыганенку, так как все колотушки от хозяина в этом доме неминуемо доставались молодому еврею, а все остальные слуги, похоже, безмятежно жили и благоденствовали.

Все бы было ничего, но Равиль продолжал тяготиться теми сексуальными отношениями, которые у него сложились с Краузе. Утром Стефан требовал обязательный минет. Причем, он не ленился, всегда перед этим ходил в ванную и тщательно мыл промежность и член туалетным мылом, чтобы не было ни малейшего запаха. И все равно каждое пробуждение, когда немец толкал парня в плечо, а потом нагибал к своему животу, оборачивалось для Равиля тихим кошмаром. Он никак не мог поверить, что жизнь опустила его до такой степени, и он теперь вынужден безропотно терпеть этот позор ради того, чтобы выжить самому и спасти сестру. Но ни сказать, ни сделать он ничего не мог. Бунтом он добился бы избиений, и больше ничего.

Каждый вечер был секс. Они приноровились и выбрали позицию, в которой Равилю было наиболее комфортно: когда оба лежали на боку, то есть Стефан за спиной юноши. Проникновение уже не было столь болезненным, да и Стефан старался не вбиваться до упора и двигаться плавно и осторожно. Равилю было в это время разрешено ласкать себя самому, таким образом, он неминуемо кончал, чем всегда вызывал похвалы со стороны хозяина и прилив у того хорошего настроения.

Но самым противным, как ни странно, для Равиля оказались поцелуи. Если во время минета или секса он мог как-то абстрагироваться от ситуации, отвлечься на свои мысли, то этот поцелуй, когда Стефан проникал ему в рот своим настойчивым языком и начинал там мощно шарить, вызывали у Равиля рвотные позывы, и он отчаянно отворачивался и отбивался. Разумеется, офицера это бесило, и они ругались. Стефан как-то от досады побил его ладонями и подушкой.

— Да в чем дело? — психовал он. — Находясь в больнице, я вылечил все зубы, чищу их постоянно, не жалея порошка, так что изо рта у меня не пахнет. Чего тебе не хватает, привередливый ты сученыш?

Равиль горестно всхлипывал, он и сам был не рад, что лишний раз злил хозяина, но ничего не мог с собой поделать. Этот мужской поцелуй был для него просто невыносим, и он не мог справиться с отвращением.