Голубая свастика (СИ)

— Если так дело пойдет и дальше, я решу, что ты меня совсем не любишь! — строго сказал офицер. Равиль поднял на него потрясенный взгляд. О какой любви этот сумасшедший вел речь? Дело было всего лишь в выживании. Но Стефану не было ровно никакого дела до его чувств. Он создал себе свой вымышленный мир, в котором бесправные рабы заменили ему семью, о чём он, видимо, мечтал, а симпатичного еврейчика назначил своим любовником и вообразил, что ежедневные изнасилования, которые он чинил над этим парнем, пользуясь своей неограниченной властью, есть любовь.

Иногда Равилю было его жаль до глубины души. Он уже понял, что сердце этого ужасного человека не прогнило окончательно, что он способен на великодушные порывы, да еще какие, и глубоко страдал от отсутствия любви и внимания. Как мог, Равиль высказывал ему свою приязнь. Получалось не очень естественно, хотя офицера, судя по всему, все вполне устраивало.

Немец решил проблему с поцелуями, чем впервые пошел навстречу парню. Стефан совсем перестал целовать его с проникновением языка в рот, ограничившись лишь поверхностными и скупыми прикосновениями своих губ к его лицу. Равиль в очередной раз почувствовал к нему признательность, однако он не на миг не забывал, что все, чтобы ни делал Стефан, было не для других, а для лишь него самого. Просто хозяину не нравилось ощущать отвращение своего партнера к себе, вот он и поменял тактику. И не больше! Однако гибкость немца в данном вопросе порадовала парня, и он от этого стал гораздо веселее.

И все же были у них восхитительные моменты близости, когда Стефан укладывал парня себе на грудь, гладил его по темным завиткам волос на голове, которые начали уже отрастать, и они шептались, говорили обо всем. Беседовать с немцем было очень интересно, он обладал здоровым сарказмом, на любое явление имел собственное мнение и был очень эрудирован. Стефан говорил ему все, что думал, называя вещи своими именами. Он рассказал правду о тех кошмарах, которые творились на восточном фронте, и о том, как его спасла русская санитарка, по имени Мария.

— Не будет никакой победы великого Рейха, — говорил Стефан тихо. — Мы все обречены, и скоро умрем. Я знаю это точно. Советский народ нельзя победить. Их слишком много. У них нет ни оружия, ни боеприпасов, ни медикаментов. Мирное население живет в полной нищете и ест траву. Но эта дикая и необузданная орда воюет днем, ночью и всеми доступными средствами. Их не запугать, так как они совсем не знают, что такое страх. Их не перестрелять — патронов не хватит. Повесишь десять, а на завтра они словно воскресают, и их становится сто. Им не нужны автоматы. Вилы, палки, ножи — все идет в ход. Придумали какие-то адские бутылки с зажигательной смесью и подрывают ими танки! Пробыв в России, я словно вернулся с того света. Сам не понимаю, как я, вопреки всякой логике, умудрился выжить! А какие там морозы, Равиль! Как же холодно! В своих кожаных офицерских ботинках я отморозил все пальцы на ногах, и они болят у меня теперь. Дело в том, что русские ходят в валенках. Это такие уродливые сапоги из валяной шерсти. Или же, как я заметил, они носят обувь на несколько размеров больше, поддевая в нее несколько пар шерстяных носков. Нам же, согласно уставу, ботинки выдают точно по размеру. Этот с виду мелкий недочет сгубил немало наших офицеров, а еще больше — рядовых солдат.*

О России Стефан мог рассказывать бесконечно, и в его голосе порой звучала вовсе не ненависть, а неподдельное восхищение перед этим народом, голодными и оборванными людьми, которые без сна и отдыха защищали свою страну, не имея в общем-то для этого никаких ресурсов.

В один из подобных вечеров, когда они перевели дух после секса, Равиль решился задать офицеру личный вопрос в надежде, что воспоминания о Мойше вызовут в немце человеческие чувства, что не могло не сыграть парню на руку.

— Стеф, можно задать вопрос? — прошептал он застенчиво и даже нежно.

— Конечно, — великодушно согласился удовлетворенный Стефан, с наслаждением попыхивая очередной сигаретой.

Он всегда был не против поболтать, язык его был словно помело, он даже во сне что-то говорил, с кем-то спорил или ругался.

— Извини, но тогда, в беседе с господином комендантом, ты упомянул имя Мойши. Ведь это же, как я понимаю, твой друг, еврей? Расскажи, пожалуйста, о нем поподробнее, мне хотелось бы знать. И не злись, пожалуйста, если я спросил не к месту…

В беседе! Стефан усмехнулся. Были скандал, стрельба и драка, иначе не назвать, они оба тогда хотели уничтожить друг друга, пылая жаждой убийства. Вопрос Равиля, однако, вызвал в нем романтические воспоминания и великодушную улыбку.