Голубиная книга. Русские народные духовные стихи XI-XIX веков

Но за этим страшным видом посвященному открывается ее чудесное преображение — символ прощения и предназначенности Царству Небесному: старец, к которому пришла Мария, чтобы рассказать о себе, на мгновение видит, как «жена просветилася, видом ангельским... открылася».

Христианские идеалы, выраженные в поступках и судьбах героев житийных стихов, для традиции народной религиозной поэзии явились той основой, на которой постепенно выросли получили конкретное воплощение народные представления о правилах христианского поведения в земной жизни и нравственной ответственности каждого человека за свершенные дела. Переход от максимализма идеальных образов к практике нравственной оценки повседневного людского бытия сопровождался расширением круга поэтических воззрений народа на христианское устройство вселенной, соотношение в ней сил земных и небесных, грешного мира и Данного ему Божественного закона.

Среди новых стихов, которые появились в XVII — начале XIX в., выделяются три большие группы: это стихи рождественские и страстные, посвященные центральным событиям евангельского повествования о земной жизни Христа и Богоматери; стихи о грешной душе, раскрывающие проблему смерти и посмертного суда над каждой душой (так называемая «малая эсхатология»); наконец, поэтически воссозданные картины Страшного суда — общего Суда над всем человеческим родом («большая эсхатология»). Внутри этих групп варианты стихов нередко образуют композиционно самостоятельные сюжеты, каждый из которых высвечивает ту или иную сторону главной темы. Основные группы разносторонне дополняются стихами о покровительстве Богородицы и святых («Никола-святитель», «Стих про Царицу Небесную», «Покров», каличья «Молитва о благополучии скота»), о соблюдении установленных правил дня недели («Двенадцать пятниц», «Святая Пятница») и христианской символике («Стих о числах»), о богатстве и нищенстве («Два брата Лазаря», «Марко богатый»), благоверии и благочестии («Стих о вдовах», «Встреча инока с Христом», «Феодор, Давид и Константин Ярославские»), а также некоторыми стихами (в духе житийных) об исторических лицах, канонизированных русской церковью («Дмитровская суббота», «Александр Невский»).

Во всех этих стихах, пронизанных многочисленными смысловыми связями, общими мотивами и этическими установками, полно и объемно раскрылась та средневековая народная вера, которая в житийных песнях о святых и праведниках была лишь намечена, хотя и яркими штрихами[23].

Стихи, посвященные Христу и Богоматери, выполняют в зрелой религиозной поэзии народа функцию своеобразного «символа веры»: они в сжатой форме отражают основные моменты миссии Христа — носителя Божественного закона и его исполнителя в высочайшем примере крестных мук. Религиозное чувство народа, наполненное священным страхом при созерцании подвига Христа, требовало очищающего душу милосердия, поэтому все страстные события пронизаны в духовных стихах сильнейшим по эмоциональной выразительности состраданием Богородицы. За страстной силой жалостной любви Матери к Сыну здесь стоят еще существующие для народной веры как бы в ином измерении отношения между идеальными качествами Отцовства и Материнства: суровости и неумолимости закона, данного Богом всем грешным, противостоит не отрицающее и не смягчающее его, но оставляющее надежду на «призрение» души милосердие Матери.

Наполненные многочисленными перечислениями грехов и добродетелей стихи о грешной душе призваны раскрыть значение ритуальных правил культа (посещение храма, молитва, пост, исповедь, причащение) в их связи с нравственными основами земной жизни и представлениями о спасении души. Грехи и добродетели детально конкретизируются прежде всего в очень важной для народного сознания сфере божественного материнства земли и родового закона; отдельные примеры охватывают также разные стороны социальной жизни (через представления о правде и неправде при распределении земных благ), наконец, затрагивают основополагающий устой религиозной нравственности — проявления христианской любви, которые с максимальной наглядностью воплощены в емком понятии милостыни.

В стихах о Страшном суде, где списки проступков человеческих против веры особенно весомы в своей сжатости, акцент перемещен с индивидуальной ответственности души на греховность всего мира людей. Пафос этой вселенской трагедии не уравновешен в народном сознании просветляющими картинами очищенного мира. Общность неизбежной для всех судьбы в потустороннем мире, сливающая души в едином страдании и сострадании, оставляет лишь слабое, неясное утешение свершением высшей справедливости.