Голубкина

Провела она в клинике Корсакова всего 17 дней. В конце января 1896 года, в морозное солнечное утро, за ней приезжает Саня и везет в извозчичьих санках по веселой, белой, шумной и оживленной Москве, по знакомым улицам, мимо магазинов и лавок, гостиниц и трактиров, мимо городовых в темных шинелях и дворников в белых фартуках, с бляхами на груди, мимо разносчиков, уличных торговцев, мальчишек… Они едут на привокзальную Каланчевскую площадь. Горят, сияют на солнце золотые главы церквей, плывет малиновый перезвон колоколов. А сзади и спереди, с боков, обгоняя или отставая, несутся бесчисленные сани, и слышатся зычные предупреждающие окрики лихачей и «ванек». И как интересно наблюдать за этой привычной московской суетой, и как приятно после дождливой парижской зимы вдыхать полной грудью морозный русский воздух!..

И вот она в Зарайске, своем милом родном городе. Ничего тут не изменилось, да и не могло измениться. Кремль возвышается над заснеженными берегами замерзшего Осетра. Постоялые дворы. Небольшая и уютная площадь Облуп и рядом их дом, почти на углу Михайловской. Во дворе по-прежнему пахнет дегтем и сухим сеном… Радостная встреча с мамашей, родными. Наконец-то она дома. На празднично накрытом столе в гостиной — кипящий самовар. Жарко натоплена голландская печка. К горячему белому кафелю не притронешься. На подоконниках — герань в красных цветочках…

Анна опускается на обитый плюшем диван, все еще не может привыкнуть к мысли, что она в Зарайске. Закрывает глаза, и как в тумане возникает перед ней каменно-серый Париж, Латинский квартал, улица Гранд-Шомьер и скульптурная мастерская академии Коларосси, Люксембургский сад с платановыми аллеями и фонтаном Медичи… Это как приснившийся сон. Странный сон… Но когда, поднявшись с дивана, подходит к окну и смотрит со второго этажа на улицу, небольшие дома на другой стороне, на белые крыши, темных ворон на заборах и деревьях, то вспоминает вдруг другое окно и напротив, во дворе, ту глухую серую стену, которая внушала ей такой ужас. И чувствует, что парижская жизнь не сон, а реальность…

Екатерина Яковлевна, полная, круглая, как колобок, не отходит от своей Анюты, не может наглядеться (боже, какая худющая и бледная!). Об ученье ничего не спрашивает и, конечно, о московской больнице тоже. Что было, то было… Хорошо, что минуло, что беда отвязалась от ее дочки и она вернулась в родной дом из этого Парижа, где досталось ей лиха, в этом не усомнишься. А ведь не писала, как трудно жилось, не признавалась, не хотела расстраивать, присылала успокоительные письма — все. мол, хорошо, живет-поживает, учится на скульптора… И какую же трудную долю сама выбрала себе, другие живут, не тужат, а она все мается, хочет добиться своего. И добьется, потому что у нее талант, дар божий, и она еще преуспеет в своем художестве, удивит мир…

Все собрались: и старший брат Никола с женой и двухлетней дочуркой Зиновией, и Сема, за которого она когда-то писала сочинения, и сестра Люба, приехавшая из Коломны, где жила с мужем, железнодорожным мастером, и тремя детьми (один из сыновей — Митя — уже подросток). В доме Голубкиных праздник — Анюта вернулась из Парижа…

Мамаша готовит на кухне, ей хочется получше угостить дочь. Анна с Саней, но чаще с Семой, гуляет по улицам, брат сообщает зарайские новости, кто женился, кто умер, как идут дела у купцов Локтевых, Чиликиных, соседей Авериных… Домой возвращаются озябшие, с покрасневшими от мороза лицами… Никола запрягает лошадь и везет сестру на хутор у деревни Гололобово. Бег саней по зимней дороге, безмолвие покрытых глубоким снегом полей, февральская лазурь, морозная свежесть воздуха, ветра — все это приносит умиротворение, наполняет сердце тихой радостью: ты дома, и вокруг тебя русская равнина и невдалеке — лес в белом уборе.

Анюта посвежела, силы ее постепенно восстанавливаются, но это еще нельзя назвать полным выздоровлением. Порой взгляд становится тоскливым и отчужденным… Ходит по гостиной, спускается вниз и снова поднимается на второй этаж, не знает чем заняться. Привыкла и в Москве, и в Петербурге, и в Париже к серьезной каждодневной работе, и теперь это вынужденное бездействие уже начинает тяготить.

И тут на помощь, как всегда, приходит Саня.

— Поедем, Анюта, в Сибирь, — говорит она, высказывая вслух уже принятое решение. — К переселенцам… Я буду работать фельдшером… В Сибири такие просторы. Кто-то рассказывал, что крестьяне из нашей губернии там говорят: «Здесь хоть сыт, а в Рязани — ни хлеба, ни работы».

— Куда же ты думаешь ехать?

— На Обский переселенческий пункт.

— А где это?

— Около поселка Новониколаевского, на берегу реки…

Мамаша всполошилась, забеспокоилась, узнав, что Саня собирается в Сибирь и хочет взять с собой Анюту. Бедное ее дитя — то Париж, то Сибирь… Да там морозы страшенные, а летом нет спасу от комарья. И как нелегко им будет среди горемык-переселенцев, среди нищеты и болезней!