Голубой горизонт

— Так ты их наймит, их лакей, их лизоблюд? — Коотс сознательно выбирал оскорбительные слова, чтобы спровоцировать араба.

— Я их вечный враг! — Кадем попался в ловушку, его гордость забушевала. — И если Аллах будет добр ко мне, однажды я стану их палачом!

Он произнес это с такой бешеной искренностью, что Коотс ему поверил. Он промолчал, потому что молчание иногда — лучший способ ведения допроса.

Кадем к этому моменту уже так возбудился, что заговорил стремительно и жарко:

— Я исполнитель священной фетвы, решения, принятого моим повелителем, правителем Омана, калифом Зейном аль-Дином ибн аль-Маликом!

— С чего бы такой знатный и могущественный монарх доверил такую миссию столь жалкому обрезку протухшей свинины, как ты?

Коотс язвительно засмеялся. Хотя Оудеман не понял ни слова из разговора, шедшего на арабском, он тоже засмеялся, как эхо.

— Я принц королевской крови! — гневно заявил Кадем. — Мой отец был братом калифа! Я его племянник! Я сотни раз доказывал свою знатность и во время войны, и во время мира!

— Но тебе не удалось завершить эту твою священную фетву, — поддразнил его Коотс. — Твои враги в полном порядке, а ты, в рваном тряпье, привязан к дереву и сплошь покрыт грязью. Это и есть оманский идеал могучего воина?

— Я убил сестру калифа, предавшуюся кровосмешению, и это было частью моей задачи, а еще я так сильно ранил аль-Салила, что он должен был умереть от раны. А если нет, я не буду знать отдыха, пока мой долг не будет исполнен до конца.

— Все это похоже на бред сумасшедшего, — ухмыльнулся Коотс. — Если тебя гонит вперед такой священный долг, то почему я нашел тебя блуждающим, как нищий, в диких краях, в рванине, с мушкетом с эмблемой аль-Салила, и ты еще пытался при этом украсть лошадь, чтобы сбежать?

Коотс искусно выцеживал из пленника сведения. Кадем стал хвастать, как он прокрался на борт «Дара Аллаха». Как он выжидал момента, как нанес удар. Он описал убийство принцессы Ясмини и то, как почти убил аль-Салила. Потом рассказал, как с помощью трех последователей сбежал с корабля Кортни, когда тот стоял в лагуне, как они ушли от погони и наконец набрели на лагерь Коотса.

Многое в его рассказе оказалось для Коотса открытием, в особенности побег Кортни из колонии на мысе Доброй Надежды. Видимо, это произошло намного позже того, как он пустился в погоню за Джимом Кортни. Однако все звучало логично, Коотс не мог найти в истории слабые места, Кадем вроде бы не пытался его обмануть. Все вроде бы совпадало с тем, что Коотс знал о Кейзере и его намерениях. А Том и Дориан Кортни, конечно же, легко могли придумать нечто подобное.

Коотс поверил арабу, хотя и с некоторой осторожностью. Ведь всегда что-то оставалось в запасе, всегда существовали некоторые оговорки. Но внутренне капитан ликовал, хотя и не показывал этого. Он подумал, что все это — явно необычный поворот судьбы. «Мне послан союзник, которого я могу приковать к себе стальными цепями, религиозной фетвой и такой жгучей ненавистью, что перед ней бледнеет даже моя решимость».

Коотс пристально смотрел на Кадема, принимая решение. Он жил среди мусульман, сражался и с ними, и против них достаточно долго, чтобы понимать учение ислама и незыблемые законы чести его последователей.

— Я тоже кровный враг Кортни, — сказал он наконец.

И увидел, как Кадем тут же погасил откровенную страсть в своем взгляде.

«Не ошибся ли я? — гадал Коотс. — Не поспешил ли чересчур к своей цели, не напугал ли свою добычу?»

Он видел, как в Кадеме нарастает подозрительность.

«Но все равно я уже начал и не могу отступить».

Коотс повернулся к Оудеману.

— Ослабь его путы, — приказал он. — И принеси ему воды, чтобы умыться и попить. Дай ему что-нибудь поесть и разреши молиться. Но следи за ним во все глаза. Я не думаю, что он попытается сбежать, и все же не стоит давать ему шанса.

Оудемана явно озадачил такой приказ.

— А как насчет его людей? — неуверенно спросил он.

— Их оставь связанными и под охраной, — ответил Коотс. — Не разрешай Кадему говорить с ними. И не позволяй ему приближаться к ним.

Коотс подождал, пока Кадем умылся, поел и торжественно совершил дневную молитву. И только тогда послал за ним, чтобы продолжить разговор.

Коотс вежливо приветствовал его и таким образом изменил положение Кадема от пленника до гостя — при всей ответственности, какую это положение налагало на них обоих. Потом продолжил:

— Ты нашел меня здесь, в глуши, далеко от цивилизации, потому, что я охочусь на ту же дичь, что и ты. Иду по следу вот этих фургонов.

Он показал колеи, и Кадем внимательно посмотрел на них. Конечно, он уже замечал эти следы тогда, когда высматривал лошадей и подходил близко к лагерю.

— Ты же их видел? — настойчиво спросил Коотс.

Кадем хранил на лице неподвижное каменное выражение. Он уже пожалел о своей недавней несдержанности. Ему не следовало давать волю своим чувствам и распускать язык, выбалтывая так много этому неверному. Он уже понял, что Коотс — умный и опасный человек.

— Эти следы оставлены четырьмя фургонами, которые принадлежат единственному сыну Тома Кортни, ты его знаешь как Клебе.