Голубой велосипед

– Сейчас нет ничего. Первые беженцы заняли то немногое, что имелось. Но через несколько дней будет видно. Люди уже поговаривают о возвращении домой. А пока обе дамы могут оставаться здесь.

– С вашей стороны это более чем любезно. Но ведь вы сами остались без спальни!

– Ба! В моем возрасте не требуется много сна. Мне хватает и матраса где-нибудь в углу.

– Молодеешь душой, встречая таких людей, как вы.

– Здравствуйте, – сказала Леа, входя в комнату, лицо у нее было заспанным и волосы всклокочены.

– Здравствуйте, малышка. Хорошо спали?

– Не очень. Камилла всю ночь была неспокойна.

– Как она сегодня? – спросил Франсуа.

– Думаю, неплохо, раз ей захотелось поесть.

– Добрый знак. Я сама отнесу ей поднос с завтраком, – сказала мадам Трийо, вставая.

Франсуа тоже поднялся:

– Не беспокойтесь, мадам. Я о ней позабочусь.

Он ловко расставил на неуклюжем деревянном подносе красивую фарфоровую чашку, корзиночку с ломтиками хлеба, масло, сахар и варенье. А в качестве добавки взял миску черешни, полную до краев, и розу из синей вазы. Довольный собой, он показал поднос женщинам.

– Правда, неплохо?

– Великолепно, – подтвердила мадам Трийо.

– И вы считаете, что она все эго съест? – съязвила Леа.

– Вы забыли молоко и кофе, – заметила хозяйка, ставя на поднос небольшой молочник и объемистый кофейник.

– В роли горничной я еще не очень хорош.

На кухне Леа небрежно лущила стручки гороха под лукавым взглядом хозяйки и откровенно восторженным ее прыщавого кузена.

– Не ждите меня к обеду, – сказал, входя, Франсуа. – Перекушу в городе.

– Вы куда?

– Поищу мастерскую для машины, загляну в мэрию, куплю одежду, позвоню вашим родителям и месье д'Аржила.

– Я отправлюсь с вами, – оставляя стручки, воскликнула Леа.

– Вы еще не готовы. Если хотите, присоединитесь ко мне на почте.

– Но…

Его уже не было. Леа снова села и принялась с ожесточением лущить горох.

Вернувшись около пяти вечера в темно-синем костюме сомнительного покроя, он застал Леа за глаженьем платья. Она слушала радио.

– Где вы пропадали? Я искала вас повсюду.

– Плохо искали! Городок невелик. Три часа я провел на почте, пытаясь дозвониться в Париж, а потом вашим родителям. Мне удалось их поймать, но очень быстро нас прервали.

– Как они поживают? – заволновалась Леа, поставив утюг.

– Вроде бы неплохо. Они тревожились из-за вас. Я их успокоил.

– Как бы мне хотелось поговорить с мамой!

– Попробуем завтра позвонить от доктора Рулана. Выходя с почты, я его встретил, и он любезно предложил воспользоваться его телефоном. Вам не кажется, что чем-то странно пахнет?

– Черт! Это из-за вас…

От такого нахальства Франсуа рассмеялся.

– Что передавали по радио? – крутя ручки, спросил он.

– Ничего, такая скука! Даже хорошей музыки не было. Посмотрите на мое платье! Что мне теперь делать?

– Там, где прогорело, вы можете нашить карманы.

– А это мысль! – весело проговорила Леа. – Но у меня нет подходящей ткани, – с досадой добавила она.

– Платье белое. Сделайте карманы из цветной материи и подберите в тон пуговицы.

Леа удивленно на него посмотрела.

– Совсем не глупо. Я и не догадывалась, что вы интересуетесь модой.

– Я всем интересуюсь. Не то что вы.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вот вы даже не заметили, что я одет по последней моде Монморийона.

Окинув его безразличным взглядом, она ответила:

– А вам к лицу.

– Благодарю. Из ваших уст этот комплимент меня трогает.

– Перестаньте крутить эти ручки.

– Ищу лондонское радио, чтобы узнать, как идет война. Может, англичане осведомлены лучше нас.

"Говорит Лондон. К вам обращается генерал де Голль…"

– Кто такой этот генерал де Голль? – спросила Леа.

– Помолчите. Потом расскажу.

"Военачальники, много лет стоявшие во главе французских армий, образовали правительство. Ссылаясь на поражение наших армий, это правительство вступило в сношения с врагом, чтобы остановить сражение.

Конечно, нас захлестнула и захлестывает сила сухопутной и воздушной техники противника. Значительно больше, чем численностью, наши военачальники были ошеломлены танками, самолетами, тактикой немцев, причем до такой степени, что оказались в том положении, в котором сейчас и находятся.

Но сказано ли последнее слово? Должна ли исчезнуть надежда? Окончательно ли поражение? Нет!