Гордая птичка Воробышек

  - Хвала Аллаху! Нашли, Роман! - хозяин дома взметает руки к небу. - Он в двух часах езды от Астаны, на территории завода младшего Касым-бая! Ребята Давида будут там с минуты на минуту, Рахмана и Мусы - подтянутся минут через двадцать. Пока пройдут бои новичков, пока примут первые ставки, должны успеть.

  - Что наша охрана?

  - Прикроет тыл. Ничего не поделаешь, придется действовать чужими руками, иначе потеряем время.

  - Так доверяешь?

  Матвей застывает на месте, хищно кусает губы и вдруг коротко щурит на Босса черные глаза, цепляясь пальцами, как крючьями за жесткую бороду:

  - Вот и проверим верность отары пастуху. Если что - загрызу паршивых шакалов! А теперь в дорогу!

  За домом Байгали разбитый на аллеи и парадные зоны сад, с беседками и фонтанами, за садом - небольшая вертолетная площадка. Когда мы с мамой и мужчинами выходим на нее, пилот, сидящий за штурвалом стальной машины, уже привел вертолет в рабочий режим, и теперь машет нам и хозяину из кабины рукой в приветственном жесте.

  - Женя, как ты себя чувствуешь? - с опаской спрашивает Большой Босс, глядя, как решительно я семеню за ним. Его брови хмурятся, он останавливается и берет меня за плечи. - Не много ли для тебя на сегодня полетов, девочка?.. - Спрашивает с тревогой в голосе, склонив ко мне голову. - Мне важно было, чтобы сын узнал, что ты рядом, но, думаю, будет ошибкой взять тебя с собой. Кто знает, чем обернется наша встреча с местными баями, да и Матвей подтвердит Илье, что ты прилетела. Оставайся-ка ты здесь.

  Очень убедительно и по-отечески. Я верю, что Большой Босс сейчас искренен, как никогда, только вот я не намерена уступать ему, пусть не надеется. Я выдавливаю из себя подобие улыбки и даже вполне уверенно задираю подбородок.

  - Я чувствую себя отлично, Роман Сергеевич, во всяком случае физически. Не беспокойтесь на мой счет. Раз уж я здесь, я полечу с вами дальше. Я и так слишком долгое время была в стороне, хватит.

  - Валюша! - Босс поворачивается к маме, лицо которой от переживаний за сегодняшний день растеряло все краски и отдает сейчас бледностью. - Извини дурака за дочь! Клянусь, с головы Жени не упадет и волосинки! А вот тебе, думаю, лучше остаться в доме Матвея. Хоть отдохнешь по-человечески, все же сегодня я вел себя с тобой совершенно по-свински!

  Я знаю, когда с мамой спорить бесполезно, а потому молчу - Роману Сергеевичу придется самому узнать характер понравившейся ему женщины. Лопасти вертолета усиливают вращение, и мама придерживает у виска взметнувшиеся под порывом ветра длинные пряди волос.

  - Шутишь? - хмуро смотрит на Градова фирменным серым взглядом "А ну быстро признавайтесь, шалопаи, что еще натворили в школе?", давая понять, насколько несвоевременно сейчас его предложение увести меня с ее родительских глаз. - Давай, Рома, я сама буду решать, что и как для меня лучше! - только и говорит, упрямо направляясь к Байгали, ожидающему нас у ступенек в кабину вертолета.

  Для мамы, как и для меня, полет на вертолете сродни экзотике: у нас обеих захватывает дух, закрываются глаза, и подводит животы от быстрого взлета. Мы обе молчим, хотя в какой-то момент, когда вертолет, набрав высоту, делает в развороте крен, я почти уверена, что мама отпускает вслух редкое, но сильное ругательство.

  Все развивается словно события какого-то боевика - зрелищно и стремительно. Вертолет пересекает расцвеченный огнями ночной город, разрезает молчаливое небо над спящими полями и лентами дорог, и аккуратно приземляется на площадке незнакомого особняка. Суетливые люди тут же обступают нас, осыпают Байгали и Босса заискивающими улыбками и рукопожатиями, и провожают к выстроенному на изготовку кортежу машин, что уже через пару минут срывается с места на бешеной скорости, доставляя нас к ряду заводских зданий, окруженных по периметру высоким бетонным забором.

  В этот ночной час здесь неожиданно многолюдно и странно молчаливо. Едва мы выходим из машины, как от одной из групп отделяется мужчина лет тридцати пяти и торопливым шагом устремляется навстречу Матвею.

  - Клянусь, Матвей, я ничего не знал! - только и успевает сказать, прежде чем лишается голоса и останавливается, напоровшись на черный взгляд.

  - Я говорил тебе, Касым, когда ты был еще зеленым щенком и побирался по миру, уважать расклады баев и чтить слово старших?

  - Говорил, Матвей.

  - Говорил, что всякая божья тварь помнит добро и только шакал теряет память?

  - Говорил.

  - Так с каких же пор, Касым, ты не хозяин своей памяти? С каких пор начал водить дружбу с Шаманом за моей спиной?.. Или ты думал, старому пастуху не уследить за молодым стадом, а черной козе не под силу вспороть блудливой овце брюхо?!.. Помнится, твой отец подобных мыслей не допускал, - праведный был бай.

  - Матвей...

  - Для тебя, щенок - Байгали!

  На мужчину жалко смотреть, его обступают человек двадцать и замирают в послушном ожидании слов Матвея.

  - Прости, Байгали!

  Он понуро оглядывается и, кажется, в искреннем сожалении намеревается преклонить колени.